На вершине все тропы сходятся

Ее безразличие словно бы подействовало на погоду. Небо ни дождя не обещало, ни сухого дня. Оно было неприятно сереньким, и солнце ни разу до сих пор не потрудилось выглянуть. Девочка всю дорогу смотрела на свои торчащие ступни, обутые в тяжелые коричневые школьные ботинки. Старик, который частенько шпионил за ней, не раз видел, как она сидит одна и разговаривает со своими ступнями, и ему показалось, что сейчас она беседует с ними беззвучно. Губы время от времени шевелились, но ему она ничего не говорила и на его высказывания не отзывалась, точно не слышала. Он подумал, что ее расположение обойдется ему в хорошую сумму и что разумней всего, если это будет лодка, которую он и сам хотел приобрести. С тех пор, как вода подступила к ферме, Мэри-Форчен очень часто заводила речь о лодках. Так что первым делом — в магазин.

— Покажите-ка нам ваши яхточки для бедных! — весело крикнул он продавцу, войдя.

— Они все для бедных! — отозвался продавец. — Как одну купите, так сразу и обеднеете.

Он был упитанный молодой человек в желтой рубашке и синих брюках, и с юмором у него было все в порядке. Они с ним обменялись еще несколькими скорострельными репликами, и мистер Форчен посмотрел на внучку — не просветлело ли у нее личико? Она стояла у противоположной стены, рассеянно глядя на нее поверх лодки с подвесным мотором.

— А молодую особу лодочки не интересуют? — спросил продавец.

Она повернулась, медленно вышла на тротуар и села в машину. Старик смотрел ей вслед с изумлением. У него в голове не укладывалось, что эта разумница может так себя вести из-за продажи какого-то поля.

— Похоже, она заболевает, — сказал он. — Мы еще приедем. Он вернулся в машину.

— Поехали возьмем по мороженому, — предложил он, глядя на нее с беспокойством.

— Не хочу никакого мороженого, — сказала она. Главной целью поездки было здание суда, но он не хотел, чтобы она это поняла.

— Тогда давай в десятицентовый магазин. Оставлю тебя, а сам съезжу по одному делу. Дам двадцать пять центов, купишь себе что-нибудь.

— Не хочу ни в какой магазин, — сказала она. — И двадцать пять центов твои мне не нужны.

Если ее даже лодка не заинтересовала, то с какой стати она должна была польститься на двадцать пять центов? Он выругал себя за глупость.

— Что случилось, душа моя? — спросил он участливо. — Ты нездорова?

Она повернулась и, глядя ему прямо в лицо, произнесла с медленной сосредоточенной яростью:

— Лужайка, вот что случилось. Мой папа пасет там телят. И нам уже не видно будет лес.

Старик долго сдерживался, но теперь его прорвало.

— Да он же бьет тебя! — закричал он. — А тебя беспокоит, где он будет пасти своих телят!

— Меня ни разу в жизни не били, — сказала она, — а если бы кто попробовал, я бы того убила.

Мужчине семидесяти девяти лет — пасовать перед девятилетней? Ну уж нет. Лицо у него стало таким же непреклонным, как у нее.

— Ты из Форченов, — проговорил он, — или ты из Питтсов? Решай.

Ее ответ был громким, твердым и воинственным:

— Я Мэри — Форчен-Питтс.

— Ну а я, — прогремел он, — ЧИСТОКРОВНЫЙ Форчен! По ней видно было, что крыть ей нечем. Какое-то время она выглядела полностью побежденной, и тут старик с обескураживающей ясностью увидел, что это питтсовское выражение. Да, чисто питтсовское, пятнавшее, он чувствовал, его самого, словно появилось на его собственном лице. Он с омерзением повернулся, подал машину назад и поехал прямиком к зданию суда.

Красно-белое, кровь с молоком, оно стояло посреди площади, на которой почти вся трава была вытоптана. Он остановился перед входом, повелительно сказал ей: «Никуда отсюда», вышел из машины и захлопнул дверь.

На то, чтобы получить официальный документ и составить купчую, ушло полчаса, и когда он вернулся в машину, она сидела там на заднем сиденье, забившись в угол. Выражение той части лица, какую он мог видеть, было замкнутое и не предвещало ничего хорошего. Небо тоже нахмурилось, и в воздухе чувствовалось ленивое знойное движение, какое бывает иной раз перед торнадо.

— Давай-ка поторопимся, пока не попали под грозу, — сказал он и добавил с нажимом: — Мне к тому же надо еще в одно место заехать.

Никакого отзвука — можно было подумать, что она неживая.

По дороге к Тилману он еще раз перебрал в уме те многие веские доводы, что привели его к нынешнему поступку, и ни в одном не увидел малейшего изъяна. Пусть даже, подумал он затем, это ее настроение и временное, его разочарование в ней так просто не развеется, и ей, когда она придет в чувство, надо будет попросить у него прощения. И никакой ей лодки. Ему мало-помалу становилось ясно, что его всегдашней ошибкой при обращении с ней был недостаток твердости. Он был слишком великодушен. В эти мысли он погрузился настолько, что не заметил, как проехал все знаки, сообщавшие, сколько миль осталось до Тилмана, так что вдруг у него перед лицом радостно полыхнуло: «ВОТ И ТИЛМАН, ДРУЗЬЯ!» Он въехал под тилмановский навес.

Вышел из машины, не бросив на Мэри-Форчен даже взгляда, и вступил в темное помещение лавки, где, облокотясь на прилавок перед тройным стеллажом с консервами, его поджидал хозяин.