На весах греха. Часть 2

Захотелось пить, и Елица вошла в кафе по соседству с книжным магазином. Кафе недавно отремонтировали, между столиками поставили перегородки, в нем было полно прыщавых школьников и школьниц. Единственный свободный столик был у окна, впрочем, за ним сидела молодая женщина с узким и выразительным как у мима лицом: четко очерченный рот, крупный с горбинкой нос, насквозь пронизывающий взгляд больших неподвижных глаз под высоким прямым лбом. Рядом со щекастыми низколобыми девчонками молодая женщина казалась пришелицей с другой планеты.

Елица вежливо спросила, свободны ли остальные места за столиком, женщина глянула на нее в упор немигающими глазами и с достоинством кивнула. Садясь, Елица почувствовала, что ее оглядели с придирчивостью знатока.

Помолчали. Женщина-мим потягивала свой напиток через соломинку. При каждом глотке по ее худому лицу пробегали узкие длинные морщинки.

— Я, кажется, помешала, — сказала Елица.

Женщина покачала головой по-европейски слева направо, и — странное дело — лицо ее засветилось благожелательством, пробившимся в чуть заметной улыбке. Но взгляд больших глаз по-прежнему был неподвижным, резким. Наверное, циркачка, решила Елица, разыгрывает номера перед всякими лопухами.

— Я ненадолго, только выпью чего-нибудь холодного.

В ответ женщина-мим покачала головой, и Елица снова уловила таинственную улыбку, которую умерщвляли неподвижные глаза. Должно быть, немая, снова предположила Елица, такие выразительные глаза бывают у немых.

— Сидите себе, сколько угодно, — неожиданно низким голосом сказала женщина и, не давая Елице опомниться, спросила в упор, — что вас смущает, мои глаза?

— Ваши глаза?

— Насколько я понимаю — мои.

— Вы ошибаетесь.

Женщина-мим привычно нащупала губами краешек соломинки и сделала небольшой глоток.

— Вы нездешняя и, кажется, гордячка. Я тоже. Давайте познакомимся.

Они назвали свои имена и фамилии, женщина-мим прислушалась, красиво сморщила лоб, и глядя на Елицу все тем же всепроникающим взглядом, спросила:

— У вас есть что-нибудь общее с писателем Няголовым?

Изумленная Елица пролепетала:

— Это мой дядя… Вы его знаете?

— Немного… Не беспокойтесь, я его не соблазняла…

Какая-то ненормальная, подумала Елица.

— Не сожалейте, вам это все равно не удалось бы.

— А вы уверены?

— Я хорошо его знаю. Он не падок на приключения.

— А вы смелая девушка, — сказала женщина-мим.

— Признаться, ваш дядя произвел на меня впечатление сурового человека. Он и в самом деле не падок на приключения.

Они посмотрели друг на друга в упор. Елица не выдержала:

— У вас глаза жрицы. Дядя вам говорил об этом?

— Товарищ Няголов был серьезен, мы говорили о высоких материях, а не о моих глазах. — Неуловимая улыбка вновь пробежала по ее лицу. — Впрочем, почему жрицы, вы не объясните?

— Объяснить не могу, просто мне так кажется, — сказала Елица и добавила, — наверное, с вами живется интересно и трудно.

— А с вами?

— Со мной трудно, — призналась Елица и заметила, что женщина-мим моргнула.

— В таком случае будьте моей гостьей… как родственная душа, — и она гортанно засмеялась.

Они заказали кампари, бог знает как попавшее в это заведение, и разговорились: натянутость, желание изучить друг друга были отодвинуты на задний план. Женщина-мим рассказала о своем житье-бытье. Оказалось, что она из Плевена, играет в театре, город красивый, но скука ужасная, мужчины здесь здоровяки и очень агрессивные, пусть Елица не думает, что она гетера, упаси боже, один раз обожглась — и хватит, во всяком случае пока, тут Елице мгновенно вспомнился аборт, кровь, головокружение, обморок. Что она играет. Что дадут, выбора никакого, на сцене еще ничего не добилась, даже в классике. Как почему? Потому что не могу, милая, я на сцене стараюсь, из кожи вон лезу, а в театре это особенно заметно. Отец — старый библиотекарь, экспонат периода национального Возрождения, полон жизненной энергии для себя и апатичный для других, она ему нечто вроде родственной души, они понимают друг друга в тонких вещах ровно настолько, насколько расходятся в самых обыденных, она гордится этим изящным, парящим в воздухе духовным мостом, сплетенным из воображения, разума и голого душевного пафоса, под которым бурлит житейская река. Елица удивленно слушала: она часто думала о таком мосте между собой и дядей, но из чего сплетен ее мост? Она спросила женщину-мима, чем привлекает ее мужской ум. Как чем? Силой, естественно, потому что ни один мужчина не сравнится с нами в мощи душевной. Они обе улыбнулись. Товарищ Няголов сказал ей очень много верных вещей, например, что суд писателя над человеком подразумевает прощение, но в прощении его уже нет суда, как у бога. Потому что божеское прощение, как он сказал, — это прощение царя, оно несет в себе зависимость слабого перед всемогущим, содержит практический интерес, а не духовную заинтересованность, поистине всепрощающую.