На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Обвинения выглядели откровенно абсурдными, и я сразу же стал подозревать, что за ними наверняка стоит либо Коля, либо, что более вероятно, Иван. Но за все время моего заключения ни на одном из допросов я так и не увидел ни одного из них, поэтому здесь я так до сих пор и не пришел к определенному выводу. Возможно, здесь сыграло роль мое нежелание говорить правду о происхождении моих ран, и мои объяснения показались доктору в госпитале неубедительными и подозрительными, и он написал об этом рапорт. К тому же я вел себя недостаточно осмотрительно, намекая в разговорах на то, что если бы открылась правда о происхождении моих ран, то никто и не подумал бы отправлять меня обратно в лесной лагерь. Разумеется, я говорил об этом не с представителями администрации, а с другими пациентами, но в лагере было полно осведомителей.

Без долгих размышлений подчиненные из «свиты» капитана отправили меня в камеру на территории госпиталя. Я посчитал благоразумным держать язык на замке и не говорить ничего такого, что может быть использовано для того, чтобы обвинить меня в совершении преступления. Надзирателем был немец, который вел себя чересчур дружелюбно, чтобы я поверил, что это дружелюбие было искренним. Полагаю, что НКВД достаточно хорошо платило этому человеку за его услуги. Причем оплачивались именно услуги агента-провокатора, а не тюремщика. Его методом было постоянно осыпать бранью как русских вообще, так и НКВД в частности. Наверное, он рассчитывал, что соотечественники-немцы тут же присоединятся к нему и станут так же проклинать русских и их карательное ведомство. И скорее всего, находились наивные простаки, которые доверялись этому чудовищу, чтобы вскоре, представ перед судом НКВД, убедиться в том, что там располагают полными записями всех этих откровенных разговоров.

Я сразу же прямо сказал этому человеку, что считаю его мерзавцем за то, что он выполняет подобную работу, после чего не сказал ему ни слова. Он пытался довольно специфическим способом оправдаться, заявив мне, что эта работа позволяет ему пользоваться доверием у русских, которых он не хотел бы подводить, чем привел меня в полное бешенство, и я с трудом удержался от того, чтобы сделать несколько неосторожных замечаний. Однако в моем случае умение держать свои эмоции в руках мне не помогло. Как оказалось, один из моих сокамерников служил вместе со мной во время войны и знал мой послужной список. И он, не теряя времени, попытался спасти собственную шкуру, рассказав в НКВД, что я служил в 12-й танковой дивизии, которая, как мне кажется, вызывала откровенную ненависть русских за то, что всегда упорно сражалась против Красной армии. (Воевала на советско-германском фронте с 22 июня 1941 г. Закончила свою историю в курляндском котле в самом конце войны, где и капитулировала перед Красной армией. — Ред.) После окончания войны русские взяли на вооружение систему, позволяющую мстить конкретным частям и соединениям бывшего противника под прикрытием якобы совершенных их солдатами жестокостей. Я не знаю, какие из этих актов жестокости имели место на самом деле, а какие являлись лишь плодом воображения, однако я твердо могу поручиться за то, что моя дивизия не совершала ничего из того, что ей приписывалось. (Документов и свидетельств имелось предостаточно. Да и сами немцы, слишком рано поверившие в свою общую победу, очень любили фотографироваться на фоне повешенных, расстрелянных и т. д. — Ред.) Но это никак не отразилось на моем положении. Как вдруг оказалось, поскольку я проходил службу в рядах дивизии, запятнавшей себя совершением преступлений, то автоматически сам становился преступником.

Меня держали в камере десять дней. Потом, как я полагаю, надзиратель доложил по команде, что получение от меня информации добровольным путем не представляется возможным, и меня вернули в основной лагерь в Смоленск. Поскольку я находился под следствием и ранее обвинялся в попытках совершить побег, мне не позволялось покидать территорию лагеря в составе рабочих бригад или под иным предлогом.

Такие же ограничения в передвижении были установлены еще для двух офицеров, против которых уже были тщательно собраны нужные следствию улики. Я валялся вместе с ними на соломе за длинным зданием лагерного барака. Один из офицеров был гауптманом (капитаном) родом из Мюнстера, второй — лейтенантом из Вюртемберга. Мы обсуждали свое безрадостное будущее и гадали, кого же из нас первым направят в так называемый heldenbunker (бункер героев). Это здание называлось так потому, что его обитатели обычно принадлежали к первоклассным воинским формированиям и отказывались клеветать на них. Третий рейх прекратил свое существование, но мы все еще хранили верность своему поруганному отечеству.