На войне как на войне

Вместо ответа Никифор крепко выругался.

В доме за столом сидели все четыре комбата. Они ужинали. Пашка Теленков заводил патефон. Он перевернул пластинку, и мембрана, хрякнув, затрещала, потом зашипела, потом задребезжала и, наконец, загнусавила:

Он был в плясовой, стал быть, рубашке
И фильдикосовык, стал быть, штанах…

На печке, свесив светлые лохматые головы, спали Миколка с Василем. Их мать сидела тоже за столом и грустно смотрела на густобрового кудрявого комбата второй батареи капитана Каруселина. У печки солдаты чистили картошку.

– Ты что, Малешкин? – спросил Беззубцев.

Саня замялся.

– Так… Пришел спросить, не будет ли каких приказаний.

– Нет. Иди к машине.

– Эй, Малешкин, – окликнул Саню Каруселин, – хочешь выпить?

– Нечего ему тут делать, – запротестовал Беззубцев.

– Ладно. Пусть погреется парень, – поддержал Каруселина комбат Табаченко. – Иди садись, Саня.

Комбаты потеснились, и Саня сел. Ему налили водки, положили на хлеб кусок американской консервированной колбасы. Саня взял стакан, подержал его, посмотрел на комбата и отставил в сторону. Беззубцев самодовольно ухмыльнулся.

Каруселин хлопнул Саню по спине:

– А ну-ка расскажи, как ты выкуривал интенданта.

Саня малость поломался для приличия и стал рассказывать. При этом так врал, что сам удивлялся, как у него здорово получается. Товарищи комбаты хохотали до слез и хвалили Малешкина за смекалку. Капитан Каруселин с ходу предложил Беззубцеву обменять Малешкина на любого командира машины из его батареи. Беззубцев решительно заявил, что сообразительные командиры ему и самому нужны. Это так ободрило Саню, что он расстегнул шинель, схватил отставленный стакан с водкой, лихо выпил, крякнул и сплюнул через выбитый зуб.

Теленков опять завел патефон, тоненький женский голосок завизжал:

Руки, вы две огромных теплых птицы…

– Заткни ей глотку, Теленков! – крикнул Каруселин. – Сейчас мы споем нашу. Валяй, Табаченко!

Табаченко начал валять, как дьякон, речитативом:

– Отец благочинный пропил полушубок овчинный и нож перочинны-ы-ый!…

– Удивительно, удивительно, удивительно… – подхватили комбаты глухими, осипшими басами. Сане показалось, что песня родилась не за столом, а выползла из-под пола и застонала, как ветер в трубе. У печки взлетел вверх необычно звонкий и чистый подголосок: «Удивительно, удивительно-о-о…»

У Сани даже заломило скулы от напряжения: так он боялся, как бы у солдата не сорвался голос.

– Ну и голосок, черт возьми! – скрипнул зубами Каруселин. – Валяй, Табаченко!

Табаченко валял… Комбаты простуженными басами дули, как в бочку, а подголосок звенел, падал н снова взлетал.

С шумом ввалился повар Никифор.

– Что вы, начальнички, панихиду завели? Других песен мало? – и, подергивая плечами, приседая, как на пружинах, пошел выковыривать ногами. – Хоп, кума, нэ журыся, туды-сюды поверныся, – схватил хозяйку, завертел и, видимо, ущипнул.

– Отчепись, лешак поганый! – закричала она.

Микола с Василем проснулись и дружно заревели: «Ма-а-а-мка!» Комбаты стали одеваться.

Малешкин, Теленков и Беззубцев вышли вместе. Прощаясь, комбат сказал, что завтра одну из батарей придадут танковому полку Дея.

– Чью? – спросил Теленков.

– Пока неизвестно, – ответил комбат.

– Не завидую этим ребятам, – сказал Пашка.

– Почему? – удивился Саня. – Все говорят, что Дей – самый боевой командир в корпусе.

Теленков усмехнулся:

– Еще говорят, что в бою он не щадит ни себя, ни своих солдат.

Комбат вздохнул и ничего не сказал.

Лиловым утром четвертая батарея лейтенанта Беззубцева отбыла в распоряжение 193-го отдельного танкового полка. Он ночевал в трех километрах, на территории сахарного завода. Завод был наполовину разбит, наполовину сожжен и полностью разграблен. Двор завода был усыпан желтым, пахнущим свеклой песком. Щербак посмотрел на это безобразие и сказал:

– Сколько бы из этого добра самогонки вышло! Залейся.

Танкисты выводили машины на дорогу, выстраивались – в колонну.

Четвертую батарею они встретили свистом.

– Славяне, глянь! Самоходы притащились.

– На що?

– Для поддержки.

– Який поддержки? Штанив? Га-га-га!

Прямо на машину Малешкина шла тридцатьчетверка с десантом. Водитель, видимо, и не думал сворачивать.

– Чего он хочет? – испуганно спросил Саня.

– Чтоб мы уступили ему дорогу, – ответил Домешек.

Танк подошел вплотную, остановился. Из люка высунулась голова водителя.

– Ты чего, падла, зевальник разинул?

– Пошел бы ты!… – крикнул Щербак.

– Сворачивай!

– Сворачивай! – заревел десант.

«Пахнет скандалом», – подумал Саня и хотел приказать Щербаку сворачивать. К танку подбежал долговязый лейтенант в кожаной тужурке с меховым воротником. Он поднял руку и поприветствовал самоходчиков.

– Привет танкистам! – радостно ответил Саня.

Лейтенант подошел к люку водителя.

– Ты чего дуришь, Родя? Дороги тебе мало?

– А чего они, товарищ лейтенант…

– Разговорчики, – оборвал его лейтенант.