Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

– Знали. Не так подробно, как сейчас, конечно, но то, что в городе страшный голод и прямо на улицах лежат много трупов, это мы знали. Ведь некоторым бойцам по разным делам приходилось ездить в город, и, приезжая оттуда, они нам рассказывали страшные подробности…

У нас было мало боеприпасов, особенно снарядов, но мы все знали, что горожанам еще тяжелее. И еще зимой сорок первого от нашего пайка хлеба в 600 граммов 100 граммов мы пожертвовали ленинградцам, и если не ошибаюсь, то буквально пару недель отдавали и еще по 100 граммов. Зима сорок первого и весь 1942 год – это был самый тяжелый период войны. Было очень тяжело во всех смыслах, но зато морально стало полегче, так как у нас уже появились первые победы. Но случаев, чтобы от голода умирали солдаты, я не знаю. Знаю, что от авитаминоза многие страдали «куриной слепотой», это да, но от голода никто не умер.

У нас был такой эпизод, кажется, зимой 41-го. На передовую пожаловала инспекция с проверкой, во главе с самим Ворошиловым. И эта группа проверяющих в окопах нарвалась на солдат, которые ели НЗ, нам его в первое время еще выдавали. Он их спрашивает: «Вы что, НЗ едите?» Те растерялись, это же нарушение, но он им сказал: «Ничего, ничего, я бы тоже так делал». Вообще у нас к нему относились с уважением и даже с любовью. Хотя сейчас, когда читаешь, как его критикует Жуков…


– Какое у вас было отношение к политработникам?

– Когда я был командиром роты, то у меня было два политрука. И я могу сказать, что это были прекрасные люди, которые пользовались уважением у солдат. Обоим было за сорок, и они мне казались пожилыми людьми. Первый был призван из запаса, на «гражданке» он работал директором дома инвалидов в Рязани. Он знал поименно всех солдат роты, никогда не повышал на них голоса и пользовался непререкаемым авторитетом. Солдаты любя называли его «Директор костыльтреста», но он на такое прозвище не обижался.

А после его гибели политруком роты назначили одного сержанта, так как нового политрука не присылали. Это был печник из Смоленской области, и его назначили политруком именно потому, что он пользовался у солдат уважением. Но после его гибели у него в вещмешке нашли часть парашюта, который он хотел переправить своей семье на одежду. Я помню, что у него остались шесть дочек и один сын…

А вот когда я воевал в румынской дивизии, то вместо политработников там в каждом полку были священники, и, кроме того, был еще и старший дивизионный священник. Кстати, интересно, что в одном из полков священником был участник гражданской войны в Испании, причем еврей по национальности. Это был очень добрый человек, и после войны мы жили рядом в Кишиневе. И еще в дивизии был отдел культурно-просветительной работы. В него входило три офицера из молдаван, а заведовала им Анна Павкер – генеральный секретарь Румынской компартии, член Коминтерна.


– За что вас наградили орденом Красной Звезды?

– В мае 1943-го нашу 294-ю сд перебросили из-под Ленинграда на Воронежский фронт в состав 52-й Армии. Мы с боями освобождали Воронежскую область, Новый и Старый Оскол, Белгород, Сумскую, Полтавскую и Черкасскую области. Там произошел довольно интересный эпизод, когда дивизия уже была сильно измотана и обескровлена, но нам поставили задачу с ходу форсировать реку Псел. Сложность форсирования заключалась в том, что берег противника был выше нашего на 10–15 метров и, кроме того, еще и заминирован.

Ночью я с группой саперов переправились, не обнаружив себя, и успели подготовить проходы в минных полях. А утром начался штурм. Потери были небольшими еще и потому, что очень хорошо «работали» артиллеристы, они просто не давали немцам выйти из укрытий. Мы были совсем близко к их позициям и прекрасно видели, как их обстреляли «катюши». Я вам скажу, это что-то страшное. Под огнем «катюш» действительно можно сойти с ума…

Еще там был такой интересный случай. Один из саперов, мой сокурсник Дерешев, наступил на мину. Но он был уже очень опытный сапер и знал, что у таких мин есть «мертвая» зона, всего около полутора метров. И когда он услышал щелчок, то не растерялся и с криком «ложись» бросился на землю. Раздался взрыв, но никого не ранило, даже его. Повезло, конечно. Вот за организацию форсирования реки Псел меня и наградили Красной Звездой, а всех остальных участников этой операции медалью «За отвагу».

А возле города Золотоноша на участке нашего полка были обнаружены рвы с засыпанными в них телами красноармейцев и мирных жителей. Моих саперов привлекли для проведения эксгумации, но насколько я знаю, там ничего установить не удалось, потому что все тела оказались раздеты…


– А еще со случаями зверств фашистов вы сталкивались?

– Сталкивались, конечно. Например, еще когда освободили Тихвин, то в самый последний момент мы успели отбить у фашистов большой сарай, заполненный людьми, и не дали их сжечь…

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное