На войне как на войне. «Я помню»

– Когда наградной лист заполнили, даже распорядились новый комплект обмундирования выдать. Жди, говорят, Гершман, первую степень ордена Славы только Верховный Совет дает. Потом пошла гарнизонная служба в Берлине. Ордена я даже не ждал. Сколько за войну народу к наградам представили, вы что думаете, все получили заслуженные ордена и медали? После войны был даже приказ по дивизии – всех воинов, участников боев и получивших ранения, которые не имеют наград, представить к наградам. Знаете, сколько таких солдат набралось?! В пехоте еще надо успеть медаль человеку вручить, пока его не ранило или убило.

Несу службу спокойно, далеко не загадываю. Послали наш взвод на охрану хлебозавода. Мой солдат видит, как немкам, работницам завода, дают по «кирпичу» белого хлеба. Солдат попросил буханку хлеба для нас у майора-интенданта, заведовавшего этой «богадельней». А в ответ услышал: «Пошел вон!» Подхожу к этому майору и спрашиваю: «Что же вы, товарищ майор, воину-освободителю, награжденному двумя медалями «За Отвагу», хлеба не дали, а немецким б… всем по буханочке отвалили». Он орет: «Молчать! Под трибунал! Как с офицером разговариваешь!» Ну я тоже сорвался, дал очередь из автомата в воздух и командую немкам: «Всем положить хлеб назад!» А майору сказал: «Давись, товарищ начальник, нашим хлебушком». Развернулся и ушел назад к своим солдатам. Был бы я постарше, может, и не поступил так, но молодой был и… Ночью меня особисты арестовали. Пришили: «покушение на офицера» и прочее… Ордена и погоны сорвали, часы швейцарские забрали, особист даже не постеснялся их на свою руку сразу примерить.

Через неделю трибунал. Дали семь лет, с поражением в правах, но с сохранением правительственных наград. Из партии заочно исключили. Никто из командиров не заступился. Кто ради еврея с особым отделом собачиться будет? И поехал я «Сибирь от снега очищать». Под Воркутой первые два года на общих работах, вечную мерзлоту ломом долбил. Но выжил снова. Мой семилетний срок зэки называли «детским», мол, – «на одной ноге отстоять можно». Писал я Швернику, министру обороны – все бесполезно… Хорошо, что мать наняла в Гомеле гражданского адвоката. Он написал прошение о помиловании на имя главного прокурора Группы Советских Войск в Германии, и мне скостили четыре года. Редчайший случай в те годы. Я уже «доходил» на каторге от непосильного изуверского труда, когда бумага от прокурора пришла в лагерь. Начальник лагпункта вызвал к себе. Листает мое дело, спрашивает, где я воевал, как с нормой справляюсь. А я с голоду шатаюсь. Он спрашивает: «Ну что, еще годик у нас продержишься?» Головой мотнул отрицательно. Тут он и сообщает о решении прокуратуры. А мне что год, что пять, я чувствую, что больше недели не выдержу, загнусь. Перевел он меня грузчиком, на грузовик, возивший стройматериалы, пожалел, значит, солдата. Там полегче было. Хоть в кузове крытом сидел, а не на ветру в поле, при пятидесяти градусах мороза, с кайлом в руках. Освободился из лагеря, приехал домой. На учет в военкомате поставили. Я написал просьбу о возвращении правительственных наград, так как по приговору суда их лишен не был. Через полтора года вызвали, отдали толстый конверт с сургучом. Смотрю, две Славы, еще два ордена, которые на войне не вручили, да три медали «за города». Документы сопроводительные, орденские книжки. Спрашиваю у военкома района: «А про третий орден Славы ничего не слышно?» Он от моей «наглости» дар речи потерял. Шипит мне: «Свободен!», лицо кровью налилось. А что ее искать, третью Славу, все равно посадили меня до указа, наверное, и представление разорвали… Какая мне разница. Главная награда для каждого окопника, что живой с войны вернулся.

– Что-нибудь об особистах еще добавите?