На войне как на войне. «Я помню»

Кто-то из солдат начал «травить байку», что он бывший десантник, и в тылу врага был, и «одним махом семерых побивахом». Несет несусветную чушь. Не выдержал тут я, ляпнул лишнее. Я ему говорю: «Ты корове соседской хвост крутил, а не в десанте был. Я знаю, что такое десант, на Днепре в третьей бригаде был, так что ты ерундой ребятам голову не забивай!» Но на всех Украинских фронтах про наш десант слышали, и согласно солдатской молве, мы были погибшими все до единого. Сразу нашелся стукач-доброхот, уже через час я был снова в СМЕРШе. Крики, слюни из рта пускают: «Кто? Почему скрыл?» А я даже не знаю, что было написано в «черновицком» сопроводительном пакете. Сижу и молчу, как партизан на допросе. Потом понял, что «дело пахнет керосином», и говорю этому офицеру: «Да, я бывший десантник, все проверки прошел после плена еще в танковой бригаде». Он снова мои бумаги полистал и весомо заключил: «Мы еще с тобой только начали беседовать. От нас никто не уйдет!» Отправляет меня под конвоем в фронтовой проверочный лагерь. Это не был обычный стационарный фильтрационный лагерь для бывших военнопленных. Это был лагерь передвижной, шедший за линией фронта вместе с войсками. Больше двух третей из находившихся в лагере были гражданские лица и бывшие окруженцы. Освобожденных непосредственно из плена на проверке было мало. Тех сразу направляли в тыл, но я прибыл на проверку уже из армейской части… Хотя была там группа танкистов – окруженцев, которых в полном составе направили под Тулу, на проверку «по всем правилам». А это означало, что могли и по три года держать на проверке, одновременно гоняя на каторгу в шахте, а могли и с ходу – в штрафные роты направить. Лагерь наш охранялся символически, и уйти из него не составляло особой проблемы. Фактически люди находились там добровольно, желая получить документ, что за ними не числятся грехи перед советской властью. Мой первый допрос длился долгие часы. Передо мной сидел старший лейтенант с добродушным крестьянским лицом и «сыпал» десятками вопросов: кто командир бригады? Кто командовал батальонами в 3-й ВДБр? Назови фамилии солдат твоего взвода управления? Назови точную дату пленения? Точный час? Кто был с тобой в этот момент? Фамилии? Почему не застрелился? Чем занимался в плену? Кто подтвердит? Где служил до войны? Опиши казармы? Кто был начштаба? В каких госпиталях лежал? Фамилии врачей? С какого самолета высаживался? Кто был рядом? Кто подтвердит? Почему к немцам перебежал? Где документы? Как сохранил фотографию? – и многие другие вопросы, которые уже задавались по третьему кругу, и так без конца. На следующий день мы начали по-новой. Я не выдержал: «Товарищ старший лейтенант. Я в плен не перебегал, а взят в бою. Хотите расстреливайте, только мне ваша волынка уже порядком надоела!» Вдруг он улыбается и говорит: «Лихтерман, не смотри ты на меня волком. Работа у меня такая, я же за каждую проверку своей головой отвечаю. Тебе я верю. Но запрос в штаб ВДВ я послать должен. Про ваш десант мы все и так знаем. И циркуляр по этому вопросу у нас есть. А пока поживи у нас, если хочешь – можешь перейти спать в роту охраны. Но пока ответ из Москвы не придет, отпустить я тебя не могу». Прошла пара недель. Никто меня больше не допрашивал, относились ко мне как к обычному солдату. Как-то прибегает ко мне этот ст. лейтенант и дает мне ремень с кобурой и погоны сержанта. Одевай, говорит, со мной поедешь, меня в штаб армии вызывают. Был приказ, запрещающий работникам СМЕРШа передвигаться в одиночку. Вот он и взял меня сопровождающим. Приехали в штаб, через полчаса он выходит из здания: «Матвей, возвращайся один. Я новое назначение получил. Пистолет старшине отдашь. Удачи тебе!» И пошел я пешком в свой проверочный лагерь. Километров через десять на развилке дорог стояли комендантские взводы и останавливали всех, идущих к фронту. Ну все, думаю, попал я в переплет. Без документов, с чужим пистолетом… Но я нарвался на обычную армейскую «гребенку». Понимаете, с тыла к фронту, постоянно шли сотни бойцов после госпиталей или отставшие по разным причинам и разыскивали свои части. Когда в какую-то дивизию надо было срочно дать пополнение, то сразу комендатура или заградотрядовцы останавливали всех «временно бесхозных» на прифронтовых дорогах, сбивали группу человек 500–700 и сразу направляли как маршевое пополнение на передовую. Стоим мы огромной толпой, топчемся с ноги на ногу. Как сказал один из бывших моряков, стоявший рядом со мной, у них это называлось «попал в Шанхай». Разговор с нами был короткий: «Приказ комфронта Конева!» Кто из нас был опытный, даже права не качал. Сколотили такую группу из примерно тысячи человек, построили и повели. Село. Большая центральная площадь. Стоят полевые кухни. Повара кричат: «Налетай, славяне!» А рядом, за поставленными прямо на земле столами, сидят офицеры с писарями и смотрят документы у каждого, составляют список солдат. Две больших очереди – одна к кухням, другая на запись. Ну, нет у меня никаких документов! Ведь «пришьют» мне побег с проверки, а это в лучшем случае – «штрафная рота». Не знаю я, что делать. Приехали, одним словом. Но и тут Бог меня не забыл…Останавливается колонна машин. Выходит из головной машины майор и кому-то докладывает: «Майор Шумячкин, из отдела кадров 107-й стрелковой дивизии. Мне надо отобрать 450 человек». Это был мой шанс. Фамилия Шумячкин была только у выходцев из села Шумячи, в котором я родился! Набрался я наглости. Подхожу к нему: «Товарищ майор, разрешите обратиться?» Кивает головой, мол, валяй. Продолжаю: «Вы случайно не смоленский, а то фамилию вашу услышал, подумал, может, вы мой земляк, шумячинский?» Майор отвечает: «Правильно подумал, родители мои оттуда!»