Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

А вообще получается, что те ребята, которые меня напоили, может, мне и жизнь спасли, потому что я за всю войну ни глотка не выпил, и кто знает, отчего они меня уберегли…

– Со спиртным обычно бывают разные веселые истории.

– Не то что веселый, но один интересный случай был со мной в Венгрии. Там были тяжелейшие бои, я три дня не спал. Остановились мы на отдых, кажется, в городке Кишкунхалаш. Только я лег спать, как меня будит ординарец. Оказывается, пришла игуменья местного женского монастыря бывшая княгиня Васильева и на чистейшем русском языке попросила меня переночевать в их монастыре, т. к. мои солдаты безобразничают и уже начали гонять, как она выразилась «слуг божьих». Поселили меня в гостевой очень холодной комнате, правда, перина и одеяло были пуховые, и я как лег, так сразу в сон и провалился. В жизни я так хорошо не высыпался, как в тот раз. На следующий день они накрыли стол, мы хорошо поговорили, ее муж в том же городе был батюшкой в церкви. Вот тогда я только пригубил кагора, как я потом узнал, потому что она сказала, что отказываться от «церковного вина» нельзя. А так, что бы ни пили, какие бы праздники ни были, за всю войну я даже глотка не выпил.

Или был у нас просто невероятный случай в Венгрии. Командиром 1-го батальона у нас был Чекалов, бывший учитель из Ставрополя, боевой и лично очень смелый офицер, но уж очень он любил выпить. Где-то они с ординарцем выпили и возвращались в свой батальон. Но спьяну заблудились и… перешли линию фронта. Заходят в один дом, а там… сидят немецкие офицеры. Они сразу протрезвели, начали стрелять, и им удалось убежать оттуда, переночевали в каком-то стоге сена, а на следующий день благополучно вернулись. А в полку тревога, пропал командир батальона с ординарцем…

Когда вернулись, Лубенченко спрашивает его: «Где был все это время?» Услышав рассказ, конечно, не поверил, но ординарец подтвердил. Действительно, пьяным иногда так везет… Эта история стала широко известна в нашей дивизии, и Чекалов стал считаться невероятным счастливчиком.

Что еще можно рассказать? Мало кто знает, что участникам Парада Победы разрешили после него отдохнуть в Москве неделю или две, точно не помню, чтобы победители город посмотрели, в театры и музеи походили. Но пошли разговоры, что многие из участников парада напились и начали «бузить». Милиция откровенно не справлялась, ее просто разогнали. Офицеры нашего сводного полка участвовали в параде с шашками, которые нам обещали подарить, но после того как этими самыми клинками некоторые «герои» начали гонять милицию, то их у нас потом забрали. Говорили, что сам Сталин потребовал отправить участников парада к местам службы в 24 часа.

– Как кормили на фронте?

– Нормально. Хуже всего кормили под Москвой, на Дону и за Херсоном, когда в наступлении мы оторвались от тылов. Тут уж кто что доставал, то и лопал. А вот когда под Сталинградом мы взяли Котельниково, а там у немцев были склады для армии Паулюса, так что там только не было… И сыры, и масло, и шоколад, и конфеты, и даже шампанское с апельсинами… Все это раздали нашим частям, и мы отлично справили Новый год. Но хлеб, например, у немцев был ерундовый, да и консервы с американскими не сравнить. Доппаек был, но что туда входило, я уже и не помню, а папиросы я отдавал своим солдатам.

Взвод солдат, выведенный на отдых

– Вши были?

– Временами, когда долго не удавалось помыться. У меня даже был такой забавный случай. За Днепром мы стремительно наступали, тылы сильно отстали, питание паршивое, и вшей развелось очень много. Пытались с ними бороться известным способом: пропаривать белье на приспособленной бочке. Но солдат, который следил за огнем, уснул, и все наше обмундирование сгорело. И где-то в течение недели мы, двенадцать человек, воевали в гражданской одежде, которую как-то раздобыли. Хорошо еще, что Лубенченко узнал об этой истории с опозданием, а то бы он нам устроил…

– А вообще, часто удавалось помыться, постираться?

– Нижнее белье нам меняли, но вообще когда как. Конечно, старались заменить людей на передовой, чтобы дать им помыться и хоть чуть-чуть отдохнуть. Вторая жена Маргелова Анна Александровна, она была в нашей дивизии врачом-хирургом, старалась что-то придумать, чтобы хоть как-то разнообразить питание бойцов. А Лубенченко, например, вообще практиковал в нашем полку такое: целый взвод, а то и роту, снимали с передовой и давали им целую неделю отдохнуть, у меня даже фотографии есть с такими моментами.

Солдат бреется перед фотографированием для партийного билета

– Было такое понятие «тыловая крыса»?

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное