Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

– Иногда, когда офицеры выпивали, то могли в запале кому-то такое сказать, например зампотеху. Или, например, был у нас Шитиков, отвечавший за снабжение обмундированием. Был он довольно прижимистый, и я пару раз слышал такое в его адрес. Но ведь все это было невсерьез, реальной озлобленности на кого-то у нас не было, мы ведь не знали, что там в тылу творится.

Вы знаете, для того чтобы вспомнить случаи, когда кто-либо трусил, увиливал, мне надо напрягаться вспоминать, потому что таких случаев были единицы, а вот случаев геройства, когда люди шли туда, куда могли и не ходить, я знаю много. Вот, например, вы знаете, что у нас при разведчиках жили сыновья Маргелова и Шубина – начальника штаба дивизии? Оба были как «сыны полка», жили при дивизионной разведке, одному было двенадцать, а другому четырнадцать лет. Оказалось, что они вместе с дивизионными разведчиками участвовали в уличных боях в Будапеште. Маргелов и Шубин узнали об этом позже, и, конечно, потом они сделали «втык» разведчикам. Но о чем это говорит? Что в то время для победы люди ничего не жалели, старались хоть что-то сделать, чтобы приблизить ее. За те бои, кстати, обоих сыновей наградили.

– Насколько было распространено такое явление, как «ППЖ»?

– Тут все от командиров идет, какой пример они сами подают, так и будет. У нас комполка Лубенченко был благородный человек и такие вещи не поощрял. Он даже как-то собрал девушек-санинструкторов и предупредил их: «Пожалуйста, общайтесь, встречайтесь, но близкие отношения отложите до конца войны». К девушкам-медработникам у нас относились очень хорошо, они были боевые и свои обязанности выполняли честно. Например, Ася Пилипенко за неделю боев на Днепре вытащила из боя 120 раненых солдат…

Когда в Венгрии погиб мой друг Смирнов, вместо него командиром взвода ко мне прислали… Тамару Прохорову. Эта боевая девушка очень достойно воевала и до и после этого, но тогда я попросил, чтобы ее заменили на мужчину, и тогда нам прислали Олега Демченко, а она воевала в 147-м полку.

Медсестры 144-го полка: Ася; Зина Хмарная; Мария

Вот у замполита полка Гасюка была ППЖ, но они поженились официально и после войны жили вместе.

– Говорят, бытовые условия в немецких войсках были лучше.

– Даже сравнения никакого нет, у немцев землянки были оборудованы как квартиры. На Днепре в одной захваченной нами землянке даже ковры на стенах висели… Для отопления у них были специальные печки, аккумуляторы для лампочек, а у нас сплюснутая снарядная гильза и какая-то печурка в лучшем случае.

– Приметы, предчувствия у вас были на фронте?

– Всякое бывало. Один случай на этом проклятом Миусе до сих пор мне покоя не дает. Несколько дней нам не подвозили питание, оголодали мы немного, да еще и заморозки были. Один мой солдат предложил: «Давайте вожжами вытянем к себе тушу убитой лошади с нейтральной полосы», а она лежала метрах в десяти от немецкой траншеи. Я не разрешал, но меня все-таки уговорили. Он пополз, успел привязать эту проклятую тушу, но, видимо, немцы что-то услышали, начали стрелять и убили его. На следующую ночь решили вынести его тело, но мы уже знали, что немцы обязательно устроят там засаду. Я отдал приказ обстрелять из минометов немецкие позиции, и нам все-таки удалось вытянуть и тело погибшего солдата, и даже лошадиную тушу. Но немцы открыли сильный ответный огонь, а мы, человек восемь, сидели в каком-то хлипком блиндажике. И тут меня просто какое-то нетерпение взяло, непременно захотелось уйти. Люди начали артачиться, не хотели уходить, Мозинсон, помню, тоже очень не хотел уходить, но я все-таки настоял. Только мы чуть отошли, как в эту землянку прямое попадание 119-мм мины… Нас бы всех там в кашу… Люди на меня смотрели с такой благодарностью.

Но Мозинсон со мной «рассчитался». Под Большим Токмаком, на Украине, он вдруг заладил: «Надень каску, надень каску», а я ее почти никогда не носил. Но послушался его и надел. И почти сразу взрыв снаряда, и большой кусок кирпича попадает мне прямо в голову… Целую неделю я приходил в себя в медсанбате, а ведь если бы каску не надел, то сразу хана… Вот как это можно назвать?

– Роль случайности была большой?

– Сразу, например, вспоминается, как погиб командир батареи 120-мм минометов. На марше с повозки упал чей-то автомат, раздалась очередь, и его наповал… Ну что это?.. Или в Венгрии был такой случай: мы возвращались на передовую из штаба с совещания. На повозке помимо меня была медсестра Ася и ездовой. И тут совсем рядом с нами дорогу перебегают немцы, которые стремились вырваться из окружения. Хватаюсь за пистолет, раз – осечка, два – осечка, смотрю, а у меня ни одного патрона. Я до сих пор не понимаю, куда делись патроны, кто их вытащил? Ведь я всегда за этим следил, знал, что у меня есть оружие, а тут…

– Чего вы боялись на фронте, что было самое страшное?

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное