Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

– Это все было, но не в нашем кругу. Среди школьников такого не было. Мне, конечно, приходилось частенько драться, потому что я был старшим из братьев, у меня ведь еще были два младших брата: Николай и Владимир, и я должен был их защищать. Но в нашей округе все знали, что братьев Окишевых обижать нельзя.


– Как ваша семья жила в экономическом плане?

– Так как наш отец входил в партийный актив, то поэтому был прикреплен к специальному магазину. Но я не могу сказать, что он там получал какие-то особые деликатесы, нет. Например, я помню, что мама приносила оттуда сметану, что-то еще, в общем, самые обычные продукты. А вот с самым обычным хлебом были трудности. Ведь все то время пока я учился в школе, еще действовала карточная система, и рабочим полагалось, кажется, по 1100 граммов хлеба в день, а на иждивенца всего по шестьсот. А что такое молодому парню 600 граммов? К тому же я ведь еще и спортом занимался, а в каникулы целый день проводил на воздухе. Конечно, нельзя сказать, что мы голодали, но есть хотелось всегда. А мясо у нас вообще бывало только по праздникам, ели мы его очень редко.

Но вот уже когда в 1940 году я приезжал в отпуск домой, то от людей слышал, что жить стало заметно лучше.


– У вас были какие-то мечты, планы на будущее?

– Я был комсомольцем, а комсомол в те годы шефствовал над авиацией и военно-морским флотом. И однажды меня вызвали в райком комсомола и говорят: «Вот у нас находится представитель Ленинградского высшего военно-морского инженерного училища имени Дзержинского. Он приехал отобрать из ребят подходящие кандидатуры для своего училища, и мы решили пригласить вас, чтобы он с вами побеседовал». Но для поступления одного собеседования было недостаточно, и кандидатам пришлось пройти строгий отбор. Вначале мы прошли сразу несколько комиссий: медицинскую, мандатную, а кроме того, хорошую рекомендацию должна была дать комсомольская организация. И вот так я вошел в группу из 60–70 человек, которую отправили в это училище. Причем это было не после того, как я окончил школу, а после 9-го класса.

В общем, поехала наша группа в училище. Помню, что среди нас было много ребят с «Уралмаша», ведь тогда в элитные училища старались набирать рабочую молодежь. Но у меня получилось так. В это училище меня приняли, и где-то целый месяц я там успел поучиться, проходил «курс молодого краснофлотца». Но потом оказалось, что состав курсантов должны были утвердить в какой-то инстанции в Москве, а оттуда пришло распоряжение на год отправить меня обратно домой. Причем во время учебы в 10-м классе я бы продолжал числиться курсантом, но через год должен был вернуться обратно. Просто в первый год обучения курсанты проходили практику на кораблях в качестве кочегаров, но оказывается, что до нее допускали только тех, кому уже исполнилось восемнадцать лет, а мне ведь еще было только семнадцать.

Прошел год, и когда мы сдавали экзамены на аттестат зрелости, меня вдруг вызвали в обком комсомола и говорят: «Мы вас направляем в авиационное училище». А я ведь уже все, мечтал стать настоящим моряком и пытался объяснить, что должен вернуться в Ленинградское училище, что просто как бы в отпуске, а на самом деле уже числюсь курсантом. Но когда при мне пошло обсуждение, то было сказано примерно так: «Все комиссии он уже прошел, так что фактически готовая кандидатура». У них, видно, была какая-то разнарядка на определенное количество курсантов для летных училищ, и мне дали направление в Чкаловское авиационное училище.


– Но у вас не было ощущения, что это не совсем то, чем вы хотели бы заниматься? Что вас лишают мечты?

– Поначалу, конечно, было. Ведь можно сказать, что я уже побывал в моряках, мне хотелось обратно, поэтому и пытался как-то возражать: «Как же так? Я же уже практически принят». Но меня осадили очень быстро: «Если ты патриот, если ты комсомолец, то выбирай. А нет, так мы сами примем меры. Или будешь учиться куда направим, или положишь комсомольский билет на стол… Но ты не переживай, комсомол тебе доверяет, ты должен это ценить, а нашей стране нужны еще и летчики». Нужно понимать, что тогда было такое время и такая дисциплина, что на такие вещи нравится – не нравится вообще не смотрели. Было одно слово – «Надо!».

В общем, из-за того, что нужно было срочно ехать в училище, я даже не успел сдать половину выпускных экзаменов. Но в школе я объяснил ситуацию и мне пошли навстречу. В бланках сдачи экзаменов мне просто поставили мои годовые оценки и с тем и отпустили. Но произошло следующее.

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное