Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

Вообще надо сказать, что в этих оврагах под Сталинградом все было перемешано. Помню, как-то в этой же Вишневой балке было такое. Между нашими и немецкими позициями было всего метров сто, но между нами овраг. Причем у нас окопы были неглубокие, наскоро отрытые в мерзлой земле, и только на коленках там и можно было в них укрыться. Я в один из них залез, но зима-то ведь была очень суровая, и я буквально до костей промерз. Уже часа два или три ночи, а я все уснуть не могу, настолько было холодно.

Но там кругом валялись какие-то немецкие журналы, и я решил развести из них небольшой костерок, чтобы хоть немного обогреться. Собрал сколько смог, от снега их очистил и поджег. Но они неожиданно для меня сразу сильно вспыхнули, и немцы открыли на свет огня просто шквальный огонь. И хотя снаряды и мины разрывались немного дальше от меня, я решил, что нужно чем-то укрыться. Рядом лежали два или три трупа, и я накрыл ими свой окопчик. И все бы хорошо, но от тепла огня эти трупы подтаяли и сверху на меня начала капать какая-то пакость… В общем, настоящая ночь кошмаров…


– Вот вы упомянули про немецкие журналы, и я хочу спросить, а не опасно ли было читать немецкие листовки, например?

– У меня был такой случай в госпитале. С нами лежал один офицер, который выписывался раньше меня. Ему принесли его обмундирование, и тут он вдруг из кармана своей гимнастерки достает эту прокламацию: «Пропуск в немецкий плен». И начинает вслух ее читать. Но почти тут же появился госпитальный особист, видно, его вызвала медсестра, и этого офицера куда-то увели. Правда, я не знаю, чем эта история закончилась, привлекли его или нет. Но он нам тогда успел рассказать, как она у него оказалась. Когда немцы сбросили эти листовки, то ему поручили их собрать и уничтожить, а одну он положил себе в карман, и его тут же ранило.

Но вообще мы эти листовки даже и не читали, просто выбрасывали их, потому что уж очень топорно были сработаны эти агитки. Например, я помню, что, когда мы двигались на Курскую дугу, немцы среди местного населения распространяли листовки примерно с таким текстом: «К вам движутся сталинградские головорезы! Это отпетые преступники, так что эвакуируйтесь вместе с нами».


– Вы участвовали в Сталинградских боях. Что-то из них вам особенно запомнилось?

– Там случилось много всего, но я бы хотел особо отметить тот факт, что именно после боев под Сталинградом у меня произошел перелом в моем отношении к немцам. В это трудно поверить, но даже после тех кошмарных боев и диких потерь под Харьковом у меня не было к ним ненависти. Чтобы вы лучше понимали, о чем я говорю, расскажу вам такой эпизод.

Это было 2 или 3 февраля под Сталинградом. Перед нами стояло очень много брошенных немцами машин, а так как было очень холодно, я сильно замерз, поэтому залез в одну из этих машин. Накрылся трофейными одеялами, но, несмотря на то что был сильно измотан, сон почему-то никак не наступал. И вдруг я слышу, как мои солдаты говорят, что немцы пошли в атаку. И в этот момент меня такое зло взяло, потому что все уже было решено, бои уже закончились, немцы и румыны толпами сдавались в плен, а нам что, опять воевать?! И оказалось, что это был финский егерский батальон. Как потом мне рассказывали, к ним ходили наши парламентеры, предлагали им сдаться, обещали все гарантии, но они отказались. Командир батальона, гауптман, ответил так: «Пусть солдаты поступают, как хотят, можете поговорить с ними. А я свой воинский долг буду выполнять до конца». И потом видно, когда все отказались, он дал команду на атаку.

А надо сказать, что под Сталинградом последний месяц мы воевали фактически обозами. Наши части были сильно обескровлены, поэтому для видимости выдвигали вперед всех кого только можно, вплоть до ездовых с лошадьми. И даже мне тогда предложили сдать минометы, и мы стали воевать простыми стрелками.

В общем, отбивать атаку финнов выскочили мы, рядом оказалась еще рота автоматчиков. Все вместе открыли по ним сильную стрельбу, и они побежали. А я увидел, что буквально прямо рядом со мной, метрах в десяти, наверное, развернулся финский офицер и бросился бежать. Но я подумал, что надо ему хорошенько всыпать, и побежал за ним. Он оглянулся, увидел, что я за ним бегу, и прямо под ноги бросил мне гранату, такую, знаете, с длинной рукояткой. Но меня спасло то, что на мне были ватные штаны, валенки, да и эти их гранаты были не особо эффективные. В общем, граната разорвалась, наверное, в метре от меня. Мне посекло осколками ноги, но в целом ранение было легким.

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное