На волне космоса

Молодой человек вырвал руку и нахмурился. Начальник ордена, Эллион де Вилланова, издал эдикт, запрещавший кому бы то ни было — рыцарю или простолюдину, — приближаться к проклятому месту на десять поприщ под угрозой лишения чести и жизни. Трудно сказать, что заставило его издать столь строгий приказ, — вероятно, он не хотел рисковать жизнью своих рыцарей: ведь не о крестьянских же стадах он заботился. Может быть, начальник ордена думал, что это вовсе не дракон, а карающая рука господня и кощунство мешать чудовищу в его делах…

Де Гозон потряс головой и быстро перекрестился. Позорно давать чудовищу свободу действия на острове Родосе, где сидят без дела столько отважных рыцарей; и немыслимо, чтобы он, рыцарь из благородного гасконского семейства, не вызвал дракона на бой так, как вызвал бы любого сарацина.

Он опустил забрало, откинул черный плащ с белым восьмиконечным крестом и схватил в левую руку щит со своим гербом. Идти было неудобно, хотя на нем были только легкий панцирь и шлем. К счастью, в лощине было прохладно. Но как только он обошел выступ, тень отошла, и металл начал раскаляться на знойном солнце. Пришлось поднять забрало.

Он остановился.

Справа уступами поднимался утес, противоположная сторона которого была обращена к морю. На склоне чернело темное устье пещеры. Мускусный запах усилился. Де Гозон задрожал, он ощущал удары сердца в груди, как удары молота. Ноги превратились в свинец, и он медленно заковылял к пещере, опираясь на ясеневое копье, как на посох. Чем ближе подходил он к входу, тем гуще становился резкий запах, но не только тошнота отнимала у него отвагу — в этом запахе было что-то зловеще знакомое, нечеловечески свирепое и далекое, что-то от давно забытых времен, когда еще не было человека, а на земле, по допущению господнему, кишела какая-то дикая дьявольская жизнь…

Он крикнул, преодолевая сухость в горле:

— Так выползай же, выходи, если не боишься!

Эхо загудело и затихло в чаще лавровых рощиц, тишина легла в лощину. Тихо. Только ручей журчит и издали глухо шумит море.

Страх прошел. Рыцарь зашагал дальше, подставляя лоб прохладному ветерку. Спотыкаясь среди камней, обходя отдельные глыбы, он приближался к пещере.

— Во имя господа вызываю тебя на бой — выйди, покажись, померяемся силой!

«Силой, силой!» — повторяло эхо. Мускусный запах усилился. Страх вернулся и теперь душил его. Он хотел кричать, хотел стряхнуть с себя ужас, а повсюду было тихо — и нигде никого!

Потом послышался звук. Лай. Да, отдаленный, но все приближающийся лай: оба пса вырвались у Джеронимо и следовали за своим хозяином. Собакам удалось разорвать оковы страха, которыми опутал их мускусный запах.

Ощутив их сухие, шершавые языки на своей руке, он стряхнул с себя страх и двинулся вперед почти весело. Вызывающе взглянул вверх, на черное устье пещеры, повесил меч через плечо и крепко схватил копье. Покачал его в руке, с удовольствием глядя на мигающие отблески солнца на остром трехгранном наконечнике. Шагнул вперед еще раз и…

Нога у него зацепилась за что-то мягкое; поскользнувшись, он упал навзничь, в ноздри ему ударил резкий запах тления. Запах был так страшен, что все поплыло у него перед глазами: утесы, скалы, пещера и синее небо уходили все выше, все выше… Изнемогая от тошноты, он корчился в судорогах. Потом медленно приподнялся на локтях и увидел это.

Подле него лежала груда скользкой, вонючей кожи, путаница кожистых перепонок, продолговатая голова с большим рогом и огромным немигающим глазом. Казалось, глаз зловеще следит за ним, но это было иллюзией. Чудище было мертво.

Да, это был дракон — чудовище, о которых рассказывают сказочники и певцы баллад, — огромный и страшный, хотя он не шевелится и хотя солнце, ударявшее в скалы, превратило его в груду вонючих отбросов…

Деодат де Гозон задрожал. Ему удалось представить, что делало это чудище, — представить себе, на что мог бы надеяться рыцарь в борьбе с ним Оно было большое, оно было огромное — куда крупнее быка, и, лежа на боку, доходило рыцарю почти до пояса, а его крылья летучей мыши, на которых рыцарь поскользнулся, покрывали землю вокруг, словно рыжий ковер.

Деодат запрокинул голову и засмеялся дико и счастливо. Он ощущал облегчение: значит, все кончено, вот тут лежит у его ног это чудовище, это пугало. Даже рукой не нужно шевелить, все кончено, — пела в нем душа.

Он вытащил меч и отрезал отвратительную голову; это было трудно, она была тяжелая, а ему не удавалось подавить дрожь, когда он касался ее рукой в железной рукавице. Бросил голову в тень скалы и, спотыкаясь об остатки овечьих скелетов, зашагал к пещере.

В пещере было холодно, холодней, чем на дне лощины. Запах дракона был настолько силен, что полностью подавил все другие ощущения, — резко проникал в нос, а оттуда куда-то в мозг. Рыцарю удалось подавить второй приступ тошноты. Вдруг он остановился, словно окаменев.

Опять на него смотрел неподвижный глаз, а у стены пещеры темнело что-то, словно огромная бурая тень. Минуты шли, и капли холодного пота отмеряли время. Ничего. Тишина, плесень и тень. Ничего больше…