На восходе луны

— Ну вот за это и скажи ей спасибо. Не за то, что она сделала со мной, сугубо за то, во что она превратила тебя. Мне тебя жалко, Витя, честно, жалко. Но я не собираюсь бросать свою жизнь тебе под ноги сугубо из жалости, а кроме жалости и раздражения я испытываю к тебе разве что презрение. Не знаю, какое из этих чувств тебе кажется более приятным, но лично для меня ни одно из них не является достаточным основанием для того, чтобы похерить собственную жизнь ради твоей весьма заурядной персоны. И все, Витя, давай прекратим этот никому не нужный разговор, если ты не хочешь выслушать в свой адрес еще кучу весьма сомнительных комплиментов.

Каламухин, словно выброшенная на берег рыба, лишь делал непроизвольные движения ртом, пытаясь возразить, да все подходящие слова как-то вмиг разлетались. Если бы только он видел себя в эту минуту со стороны! — Каким жалким он выглядел! Не в силах больше лицезреть столь уничижительное зрелище, Марина добавила:

— И вот еще что, Витя. Я была бы тебе очень благодарна, если бы ты сам занялся разводом — у меня на это катастрофически не хватает времени. Можешь указать любую причину, на твое усмотрение. Можешь выставить меня там кем угодно, мне абсолютно все равно. У меня сейчас одно желание: как можно скорее покончить с нашим браком. Собственно, я уже и так поставила точку, осталось эту точку внести в официальные документы. Если тебе тоже некогда заниматься разводом — что ж, пусть в бумагах мы так и останемся законными супругами, я не против. Только в этом случае, если вдруг я надумаю родить ребенка, его юридическим отцом, со всей моральной и материальной ответственностью, будешь считаться ты.

Марина прекрасно осознавала, что говорит нехорошие вещи, ей и самой при этом было мерзко на душе, однако разумом понимала, что только подобная угроза поможет ей отделаться от занудного супруга раз и навсегда. Она оказалась права — Каламухин молча развернулся и, не попрощавшись даже взглядом, покинул корректорскую и направился к зданию суда. Лишь заехал по дороге домой за документами.

Глава 35

Первый Маринин рабочий день в роли сиделки не принес удовольствия никому. Оба, казалось, ждали друг от друга если не решительных действий, то, по крайней мере, решительных слов. Однако ни один, ни другой не отклонялись от отношений работодатель — работница, сиделка — инвалид. Приноравливались друг к другу. Марине и в самом деле не довелось ничего 'выгребать' из-под Потураева, с личной гигиеной он прекрасно справлялся самостоятельно. Марина была не столько сиделкой, сколько выполняла функции домработницы: делала все то, что давным-давно привыкла делать, ухаживая за мамой. Впрочем, и за Каламухиным ей приходилось ухаживать точно так же, несмотря на то что Витольд инвалидом не был, разве что моральным, да плюс ко всему, ухаживать за Каламухиным приходилось под невыносим присмотром Ираиды Селиверстовны, здесь же если кто за ней и приглядывал, так только сам Потураев. Ну и, конечно, стоит ли говорить, что обеспечивать домашний уют Андрею было куда как приятнее?

Несмотря на это, Марина всячески демонстрировала ему, что работает сугубо из материальной заинтересованности. И на всякий случай не спешила ставить Потураева в известность о своем разводе с Каламухиным. На данном этапе ему об этом знать не следовало, а то, не ровен час, сделал бы для себя неправильные выводы из Маринкиного согласия работать у него. Впрочем, в этом случае он сделал бы как раз правильные выводы.

Первая неделя оказалась самой напряженной, скорее, даже мучительной. Марина боялась продемонстрировать Андрею свои истинные чувства, а потому общалась с ним намеренно холодно. Потом вдруг пугалась вероятности оскорбить его такой холодностью, лишний раз напомнить, что тот в ее глазах и не мужчина, а несчастный инвалид. И она тут же пыталась загладить мнимую свою перед ним провинность, начинала вести себя с ним, как с малым ребенком, тем самым лишь еще более концентрируя внимание на его немощи. И она терялась, смущалась, как юная дева на первом свидании, краснела и понимала, что Потураев видит насквозь ее неловкие попытки скрыть истинные чувства, и вновь призывала на помощь холодность и отчужденность.