На восходе луны

— Не умеешь ты, Маринка, врать, — констатировала Бабушкина. — Может, насчет сиделок и не врешь, но это явно не вся правда, и даже не ее половина. Впрочем, не буду лезть в душу — не хочу показаться навязчивой.

И Наталья Александровна демонстративно погрузилась в работу.

Марина тоже попыталась углубиться в содержание вычитываемого текста, да перед глазами все расплывалось, взгляд не фиксировал слова, и они казались лишь беспорядочным набором символов. Ей ведь так трудно было удерживать в себе неожиданно вдруг свалившееся на нее счастье, а поговорить об этом было решительно не с кем. Маму Марина не хотела нагружать своими проблемами, той врачи категорически запретили волноваться — по их мнению, это могло привести к очередному кровоизлиянию, что никоим образом не способствовало бы ее выздоровлению. Единственная подружка Лариска Бутакова ныне проживала в такой глухомани, что, как говорится, ни в сказке сказать… — лет пять назад вышла Ларочка замуж за высокого красавца Гиви. Тот уверял, что жить они станут в замечательном районе Тбилиси, а на самом деле увез ее в отдаленное селение Тцирахети, расположенное и в самом деле не так уж далеко от столицы, всего-то каких-нибудь километров сто пятьдесят, но по горным дорогам, где автомобиль проехать не мог даже теоретически, этот путь занимал едва ли не целый день. Да и тот мог проделать лишь сам Гиви на лошади, Лариска же к лошадиной езде естественно, не была приучена. Почта в Тцирахети доставлялась весьма нерегулярно, а потому переписка, и без того редкая, плавно сошла на нет. Лишь от дяди Васи Марина знала, что у Лариски уже двое детей, что жизнью своей она крайне недовольна, да вырваться из крепких объятий Гиви невозможно хотя бы по той простой причине, что сто пятьдесят километров пешком, да еще и с маленькими сопливыми ребятишками, проделать практически невозможно. Впрочем, свободолюбивая Лариска однажды отважилась на этот неординарный поступок, но, естественно, была поймана супругом буквально через несколько часов и бита была нещадно, дабы в следующий раз неповадно было. В общем, если не особо вдаваться в подробности, Ларискино пребывание замужем можно было описать одним словом: крепостная. Любящий папаша, дядя Вася буквально сходил с ума, даже ездил самолично в Тцирахети. Приняли его там, как самого дорогого гостя, кормили-поили, из-за стола не выпускали, а вот с дочкой повидаться толком не удалось: паршивец Гиви все списывал на национальные традиции, мол, негоже женщине за общим с мужчинами столом сидеть, а гостя негоже выпускать из-за стола до самого отъезда. А когда подошло дяде Васе время возвращаться домой, гостеприимные родственники провожали едва ли не всем селением, окружив дочь с отцом плотным кольцом, дабы неблагодарная жена не наговорила отцу лишнего. Так что дядя Вася нынче пребывал в глубочайшей печали, не мог даже вспоминать излюбленных своих кубиночек, а несчастная тетя Розочка все свободное от работы время проводила на диване с обвязанной платком головой — проклятая мигрень практически не отпускала.

Нелегко было и Маринке. Когда Ларочка была рядом, Марина часто на нее злилась. Лишившись же подруги, ощутила потребность в ней. Ведь иногда душа буквально требовала собеседника, а его-то и не было рядом.

И вот теперь Бабушкина не только оказалась рядом, но и готова была выслушать Маринкины откровения. С одной стороны, Марина не привыкла делиться личными переживаниями с посторонними людьми, с другой — Наталья Александровна вроде как уже давно перестала быть посторонней. Не она ли сначала сватала ее за Каламухина, но потом едва ли не с первых дней замужества советовала Марине развестись, сразу поняв, что ничего хорошего из их совместного проживания не выйдет? И если бы Марина прислушалась к ее совету, не потеряла бы целый год жизни под надзором маразматической Ираиды Селиверстовны. Может, и теперь Бабушкина что-нибудь присоветует? Как ни крути, а любовь ведь действительно слепа, может, из-за нее Марина и не видит подводных камней в создавшейся ситуации? А Наталья Александровна ведь женщина мудрая…

Бабушкина выслушала Марину внимательно, не перебивая. И, лишь убедившись, что рассказ окончен, вступила в диалог:

— А ты сама? Что ты чувствуешь, что тебе сердце подсказывает? Ты действительно хочешь быть рядом с ним, или это в тебе говорит извечная женская жалость?

Марина улыбнулась так откровенно, так весело, что при всем желании ее нельзя было подозревать в неискренности: