На все четыре стороны

Козет с шумом втянул в себя остатки чая.

Это он только выглядит вахлаком. На самом деле шестеренки там у него в голове аж визжат, наверное, от перенапряжения. Просчет идет по всем направлениям. И это, я вам скажу, еще только предварительные, черновые наброски. Только он сейчас может сказать – стоит ли эта овчинка выделки или нет. За ним решающее слово.

Ну, думай же скорее!

В душевой опять что-то звякнуло.

Козет со стуком поставил пустую чашку на тумбочку. Потянулся – мол, достали тут все его со своими пустяками, ему бы по ковру попрыгать. С палками-убивалками.

В дверях санузла появилась Ирина.

– Ну, чего прищурились, мальчики? Загадочные такие. Чаю чего-то хочется!

– Я сделаю. – На свет вновь появился бульбулятор из лезвий и не очень чистая литровая банка.

– Помой только!

Я послушно затрусил в душевую.

– Годится.

Мы с Ириной синхронно развернулись к Сан-Санычу.

Хотя… главное слово он уже сказал.

Глава 26 Зашифрованные симпатии

Бытует мнение, что в Крыму хорошо только летом.

Прекрасный климат, чудесные ландшафты, море, солнце, головокружительно ароматный воздух, но… только в течение пяти месяцев, с мая по сентябрь включительно. Бывают летом, конечно, и ливни, и грозы, случаются похолодания всякие, но все это пустяки. Летний дождь в Крыму – на час-другой, не больше. За ним вновь – солнце и жара, через полдня все сухо. А в сентябре если случается хмарь, то она не держится больше пяти дней, это как бордюр для бабьего лета. Уточню – для бабьего лета номер один. А еще будут и номер два, и три, и… да сколько угодно этой бабьей радости с теплым солнышком и сухими денечками, наполненными шуршащей золотом листвой. Вплоть до ноября.

А вот тогда уже… Как говорится, не до водных процедур.

Сырость, промозглость и уныло посвистывающий студеными сквозняками холодный ветер. Рваные клочья облаков ставят рекорды скорости в небесных забегах на короткие дистанции. Солнце, если даже оно и появляется, совершенно не греет, крадется по непривычно низкой траектории где-то над небосклоном, так и норовит закатиться куда-нибудь за близлежащий холм или мало-мальски высокое здание.

А море из теплого и верного друга неожиданно превращается в жутковато-серого неприветливого бирюка, ворочающего свинцовые тонны соленой воды по осклизлым прибрежным камням. Оно даже пахнуть начинает по-другому – откуда ни возьмись, в морских ароматах появляются солярно-мазутные мотивы, амбре гниющих водорослей и нотки сероводорода, поднимающегося из глубины во время шторма.

И так до апреля.

Курортники очень не любят в этот период находиться в Крыму. Считается, что в средней полосе России зима выглядит гораздо выигрышнее. И… я, наверное, даже с этим соглашусь. Но лишь отчасти.

Потому что в крымских зимах есть своя особенная непостижимая чужаками прелесть!

И я очень люблю наши крымские зимы!

Ну да, сыро, холодно, и море не благоухает, но когда температура воздуха все же опускается ближе к нулю, запахи уже особо и не ощущаются. А грозная неприветливость морских волн становится гипнотически привлекательной. Завораживающей. А вы видели зимний шторм в приморском городе? Эти огромные фонтаны брызг у бетонных ступеней? Почему возле них всегда полно людей, уворачивающихся от ледяной шрапнели и отважно прыгающих между солеными лужами? Вы не задумывались, что их толкает на этот безумный риск? И взрослых, и детей?

Это магия крымской зимы.

Не каждый сможет понять этих сумасшедших крымчан.

И меня в том числе…

Я стоял на бетонном выступе набережной и бездумно глазел на зимнее море.

Погода сильно испортилась. Темно-серое небо практически упало на землю, и видимость резко сузилась до какого-то жалкого десятка метров. К тому же сверху стала сыпать обильная снежная крупа, наискось перечеркивая и без того смазанное пространство.

Ощущение кокона.

За спиной смутно угадывался Драконий мостик Приморского бульвара и балюстрады перил у летнего кинотеатра. Справа гордой колонной впивался в низко летящие клочья тумана памятник затопленным кораблям. У его основания бесновалось море, яростно грызло вековые камни и, расплескав наконец в бессмысленном упорстве свою злобу у непокоренной твердыни, укрощенным зверьком подкатывалось к внутреннему изгибу бетонных плит.

Но вся прелесть была прямо передо мной! На внешней выпуклости небольшого мыса.

Там, не очень далеко от меня, небо сливалось с морем, точнее, это лишь угадывалось в плотной серой мгле, влажно дышащей мне в лицо. А из этой мглы жуткими беспощадными валами выкатывались огромные волны, по причине какой-то невероятной иллюзии казавшиеся гораздо выше той точки, на которой стоял я. И эти волны с жутким равнодушием неслись прямо на меня. Персонально. Потому что в этом коконе в живых, мне казалось, остался лишь я один.

Один в целом мире!

И это было по-настоящему страшно.

До восторга!