На все времена. Статьи о творчестве Владимира Бояринова

Сорвётся стылая звезда,

Сорвётся лист, сорвется слово —

Всё будет завтра как всегда,

И послезавтра будет снова,

Всё повторится в простоте:

В ночи с гнезда сорвется птица,

И растворится в темноте —

Чтоб никогда не повториться…

Не знаю как у вас, а у меня после этих двух катренов-просто мурашки по коже: ведь это подлинный шедевр, совершенство, гениальное в своей простоте, прозрачности, афористичности, подобно пушкинскому «Я помню чудное мгновенье», лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу» или блоковскому «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Философия в музыке или музыка в философии – так я бы охарактеризовал эти строчки на все времена. Или вот – «Страда» – апофеоз сопереживания, своеобразный гимн языческого пантеизма:

Все мужики – в упругой силе,

И все досужи покосить,

Покрасовались, покосили,

Пора бы и перекусить.

Мы чёрный хлеб вкушаем с луком,

Мы лук обмакиваем в соль,

И в том, что царствуем над лугом,

Не сомневаемся нисколь.

Мы и сказать бы не сказали,

Мы и помыслить далеки:

Какими жуткими глазами

Глядятся в небо васильки.

Они и скошенные дышат

И голубым огнем горят.

Они и видят всё, и слышат,

Но ничего не говорят.

Здесь и вещность, и вечность – великолепное, всепобеждающее, праздничное чувство языка, естественность интонации и раскрепощенность воображения, слитное единство существа и вещества, трагическая диалектика жизни и смерти: «Какими жуткими глазами глядятся в небо васильки» – простота на грани фола и, в тоже время, беспроигрышный шар в лузу сопереживания и соучастия – вот кредо большого поэта нашего времени! Вчитаемся теперь в певучие строки «Разлуки» (кстати, еще одно подтверждение того, что настоящему мастеру подвластны все изыски и ухищрения формальных поисков – это не триолеты и не терцины, но принципиально новые формы представления трехстиший, связанных тройной рифмовкой):

Какие вёсны

Скрылись за излукой

Степной реки!

Всплеснули вёсла

Над моей разлукой,

Как две руки.

И берег прежний

На глазах растаял,

Размылся вдруг,

И много стрежней

Позади оставил

Смолёный струг.

Нельзя же вечно

Верить в наважденье,

И в чох, и в чёт!

Но бесконечно

Сквозь твои владенья

Река течёт.

И только гуси

Слёзно прокричали

И высоко,

Как будто гусли

Всколыбнул в печали

Хмельной Садко.

Поплыли звуки,

Силу набирая,

В слепом дожде.

У той разлуки

Нет конца и края,

Она – везде!

Каждая коротенькая строчка здесь поет и аукается с соседками, бросает в глаза солнечные зайчики радужных озарений, и трудно оторваться от многоголосия этих хрустальных перезвонов, так же как и в стихотворениях «Багдадский вор», «Милая, я погибаю…» или в «Придорожном костре» – не могу удержаться от искушения целиком привести это прекрасное дактилическое созвездие трехстиший – ёмкое, лапидарное, музыкальное, афористичное:

Встретились плачи —

И стихла гроза

На покосах.

Разве иначе

Находит слеза

Отголосок?

Стали под Лирой

Костер разводить

Придорожный,

Чтобы ни сирой

Тоски не будить,

Ни острожной,

Чистые струи

Пробили пласты

Вековые.

Это о струны

Задели персты

Огневые.