На все времена. Статьи о творчестве Владимира Бояринова

Он первым искру вдохновенья высек,

Чтоб колыбель земного ремесла

Ни хмелем, ни быльем не поросла!

Искусен древний герб на княжеском знамени: «Красовался медведь На щите у меня. На щите, на резьбе Белокрылых ворот …». Медовый дед ставит за ульем улей. «Пусть над твоим кержацким скитом Кружится рой, А ты не стал, наследным скифом – Не твой герой». Крут разноликий славянский лик:

Чистым бисером, ниточкой ровной

Нанесу я на холст родословной

Спивомовку хохлацую

На грунтовку кержацкую!

А то и лих по-евразийски: «Батый, я украл твою дочь И скрылся за дымом пожарищ!».

И сквозь века гудит сегодняшний день: «Многие лета!» над старым окопом Гудом протяжным гудят провода. «Многие…» – летняя вторит страда». Пышно богата ассоциациями, всем веками созданным, сказанным, живописно излитым, музыкой прозвучавшим поэтическая ткань лирики Бояринова. Так своеобразно запечаляется у него история – через полотно художника: «Николай Николаевич Ге Спрятал нож у Петра в сапоге!» Да и сам стихотворец добавил к образу Петра: «Он – Юпитер, он – кондитер, Он испек чудесный Питер, Что на краешке стола Во главе стоит угла!».

Множественность бытия вмещается в емкие, просторные внутренне строки. Он творит новую, за космические пределы, образность национального художественного письма. Гигантский, душу веселящий труд. С головокружительным замахом на… деятельного Господа.

Младенец русской славы

До времени молчит.

А вьюга все крепчает,

Плетет свою кудель.

Господь всю ночь качает

Златую колыбель…

Может быть, еще один классический образ перед нами…

Откуда силы берутся – хоть на единый ярый выброс гениальности – в поэте? Ведь в полотнах его лирики собрано столько скорбных потрясений, пережитых в одиночку, без живого сплочения единомышленников, единоверцев, без роднящей творческой силы его предков, родителей, что порою стихи его звучат как реквием, как крик тоски. И – как несдавшаяся тайна, чудо несгинувшей поэзии Руси.

«И взошла молодая трава…» Энергия поэта всходит как трава – из высохшей, выжженной, – «И никнут овсы, в невесомую пыль Роняя свои золотые сережки», – затоптанной, запыленной, заброшенной почвы. Из зимы, лишь покровом устелившей просторы степных – южнорусских, сибирских – просторов. Там «я зарыл свои вериги С тайным трепетом и жалью Под степной зарницей книги, Под отеческой скрижалью». Травы – самое живое на земле в поэтическом чувстве, в нестареюще молодом образе поэта. Да, таково его место в отечественной лирике – молодой поэт. Потому что «степная даль была безбрежней, Была таинственней она», – прежний юный захлеб. И на два голоса песня «для ржаного в поле голоса И для горькой лебеды». Потому что он владеет тончайшей изысканностью национального стиха: «И запахли сеном Чистые купавы». Из этого мира вырастает надежда:

Не ради нас – грядущей жизни ради

Напишут дети в синие тетради,

В усердии дыханье затая,

Они напишут: «Родина моя…»

И суть не в том, кто выведет ровнее,

А чтобы слов тех не было роднее.

Сегодня живящее зеленотравье – самое главное в нашей поэзии. В ее бессмертном духе.