На все времена. Статьи о творчестве Владимира Бояринова

С ним и образ горького смеха над собой: «Пошел я на Красную площадь. Мне крикнули трое в упор: – Ты– лошадь! Ты – лошадь! Ты – лошадь!» Да это же сущий террор!» Никакой обязательной конкретики в смятенном мировосприятии поэта, в его ничего не боящемся крике. Там же, на главной площади смело оповещает он:

Пролетарии всех стран,

Голодранцы и поэты,

Помирает русский Пан,

Попираются заветы.

До дрожи сказочно явлена эта гибель:

Иглы сбрасывает ель

На седые лохмы Пана,

И молчит его свирель,

И горит под сердцем рана.

Древние времена в современности оплакивает поэт, неизъяснимым объятьем соединив их со всеми горькими утратами эпох. Узрел он дивный сердцу «Струг небесный». Ввысь уходит русским словом запечатленная красота. Разделенная с родными ушедшими:

Вровень с ветром, вровень с тучей

Я поставил паруса,

И вознесся струг летучий

В заревые небеса…

……………………..

То не ропот русской вьюги,

Не борей свистит в кулак, —

То заспорили на струге

Пушкин и Гораций Флакк.

…………………………..

Как уйду я – рать святая

За отеческим селом

Пропоет в скитах Алтая

Староверческий псалом.

Звякнут ядерные цепи,

Вздрогнет дедушка Иртыш:

«Видят матушкины степи,

Как высоко ты паришь!»

И пышна и величава

Пропоет вослед Москва:

«Я твоя земная слава

И законная вдова!»

А как яро звенит наша поэтическая культура в ставших знаменитыми бояриновских строках:

И пока на Красной Пресне

Хоть один живой поэт

Распевает наши песни,

Есть Господь, а смерти нет!

Кстати, о ядерных цепях – в стихах о держащем в страхе землю атоме Владимир Бояринов очевидно следует «Атомной сказке» Юрия Кузнецова. Но с какой зрящей мудростью продолжает эту тему: «Но мирно спящий электрон, Когда его мы наблюдаем, – Активизируется он. Но сверх любого ожиданья Он начинает оживать…» Столь чуткое внимание к жизни электрона… А еще про рванувшую точку бытия – из нее родится новый мир! Торит поэт свой отчаянный, только образному слову доступный путь в микромир, в историческое бытие, в вековечную дорогу на Тверь, по которой шли странники, витязи, гусары наполеоновского нашествия, пробивались танкисты в танках. Жизнь кипела битвой. А сквозной образ – странника, бродячего плотника:

А глаза-то, глаза! – с небесами

Не иначе в глубоком родстве.

Только шрам не видать под усами,

Как дорогу в траве-мураве.

Это путь в божьи выси, всех русичей возносит туда автор фантомных стихов. От чего они становятся реальнее там, куда живущим непросто подняться. Там, где быть отныне проданному деревенскому дому:

Еще ночные бродят сказки,

И ветер стонет как живой,

И без утайки, без опаски

За печкой плачет домовой.

Трещат сосновые поленья,

Горчит смоленый чад и тлен.

А дальше – бьет прямо в душу, в мозг, в сознанье:

И все четыре поколенья

Глядят потерянно со стен.

И вырывает стих поэта из фантомно-болевого, спасительного «ввысь», в жизнезовущие небеса лишь одну горевую земную реальность – смерть родителей. Она нигде, только здесь: «Вот они: лес и купава, Вот и сосновая рать. Где мое сердце упало, там похоронена мать». Но и этот миг неутешимый поэт вытягивает в пусть земное, но инобытие:

Через речку студеную вброд

Перейду. Так быстрей! Так короче!

Что за странный встречает народ?

Почему так потуплены очи?

………………………………..

Только воет печная труба.

Только сажа глаза разъедает.

«Не судьба, – говорят, – не судьба.

А другой у людей не бывает».

По-земному деятельной красоты рисуемые поэтом родные – вселенские – лики, образы, фигуры с орудиями труда, знаками героизма, символами побед и мирных тихих подвигов радуют и дивят в стихах Владимира Бояринова. Мастерами, держащими в душе устои:

Терновым или лавровым венцом

Не тешиться, витая в звездных высях.

Дано от предка – в бытность кузнецом