На всех фронтах

Судьба гвардейцев-минометчиков такова, что они далеко не часто видели результаты своих действий. В основном об итогах страшной работы «катюш» им доводилось слышать от других. Но два раза Казаджиев лично наблюдал за дьявольской поражающей силой реактивных зарядов — за сплошным маревом огня, в котором гибло все живое. Нет, не радовался Геннадий этому жуткому зрелищу, воспринимал как воплощение гнева народного.

В 43-м Кавказ полностью освободили наши войска. Снова советскими стали города Краснодар, Ростов и другие. Это были дни, наполненные счастьем. Но опять ранение, и опять — больничные палаты.

После излечения Геннадий сменил военную «профессию» — попал в 10-й отдельный батальон автоматчиков. Уже одно то, что батальон и вдруг — отдельный, говорило о его исключительном назначении. Это была очень мобильная, подвижная единица. Вооруженных безотказными ППШ и трофейным оружием автоматчиков на «студебеккерах» быстро перебрасывали в самые жаркие точки. Их кидали туда, где горячо — в прорыв или во вражеский тыл, если требовалось устроить «большой шум».

И понятно, переправы, переправы… Сколько раз Геннадий благодарил акробатику за развитие ловкости, идеального чувства равновесия. Бывало, под кинжальным огнем надо перескочить по узенькому бревнышку-жердочке. Легко ли? Тут десятые, сотые доли секунды решают — жить тебе или нет. У смерти свой секундомер. Пуле достаточно мгновения, чтобы найти цель. А Казаджиев всем на изумление и зависть — шмыг юркой мышкой и проскакивал опасное расстояние, обманывая костлявую.

Не забыть Казаджиеву до конца дней и форсирование Днестра. С избытком вобрала крови наших солдат в свои воды эта река. Дважды пришлось переправляться через нее. А точнее, трижды: два раза туда, один — обратно. Не удержали автоматчики плацдарм с первого захода. Слишком губителен был гитлеровский заградительный огонь — мало кто достиг берега. На оставшихся смельчаков фашисты выплеснули всю злобу, бросив в бой резервы.

Один за другим замирали навечно однополчане Геннадия. Скуднели запасы, последние патроны берегли для себя… И когда положение стало безнадежным, комбат вызвал рядового Казаджиева и еще двух бойцов, показавших себя хорошими пловцами. Вручил им знамя батальона и приказал доставить на наш берег. Несколько человек были необходимы на случай, если убьют плывущего с батальонной святыней.

Геннадий молча разулся-разделся, скатал гимнастерку, в кармане которой был спрятан аттестат об окончании школы, взял ее в левую руку и шагнул вместе с товарищами в воду. Река бурлила от пуль и осколков, будто в нее кто-то швырял и швырял пригоршнями куски раскаленного железа. Но автоматчики доплыли и знамя спасли. А вот казаджиевский аттестат канул в Днестре вместе с гимнастеркой: по пути накрыла бойца волна от близкого взрыва, тут уж не до вещей — остаться бы на поверхности…

…Без счету ходили за «языком». Украсть живого человека, да притом без шума — не шутки шутить. Это только мешку с овсом все равно, кто и куда его тащит. Всяко приходилось действовать — и кулаком, и прикладом, и рукоятью финки. Не зря он в ребячестве отжимался до одури, таскал тяжести. По крестьянской присказке: что уродилось — все сгодилось. Скрутить постового или зазевавшегося фашиста для Геннадия ничего не стоило.

Как всякая выполняемая повседневная работа, разведка не казалась Казаджиеву чем-то необыкновенным, героическим. Будни притупили остроту восприятия. Поэтому и в память мало что запало. Вот разве что «музыкальный» случай…

Были они в очередной разведке. Устроили засаду на проселочной дороге. Глядь, катит легковушка. Тормознули ее, как водится. В машине — офицер-штабник (потом выяснилось: документы он вез немаловажные), а при нем аккордеон. Прихватили с собою и немца и инструмент.

Сам Геннадий был несилен в музыке. Но в батальоне нашелся умелец. И до конца войны в кругу автоматчиков — на привалах, в промежутках между боями — лились грустные и озорные мелодии, возвращавшие солдат к мирным дням, когда все было совсем по-другому…

Геннадий уже думал, что он никогда больше не увидит город, в котором горит электрический свет, ходят трамваи. Жить в холодных землянках, спать не раздеваясь, в мокрой одежде считалось вполне нормальным делом. Так же, как и спать на ходу во время длительных, до отупляющей усталости, походов. Чисто фронтовая привычка: услышав команду «Привал», валиться в пыль, в грязь и дрыхнуть без задних ног, как на пуховой перине.

И что такое встретить на фронте родного человека, словами не передать. Порою отец и сын были чуть не в одной линии окопов, а свидеться им не доводилось. Примерно то же самое происходило и с братьями Казаджиевыми. Сергей ушел на срочную службу в армию еще до рокового июня 41-го и встретил войну уже в шинели. Они переписывались и, только прочитав письмо, понимали, что были совсем рядом друг от друга, но обняться им так и не пришлось.