На высотах мужества

10 апреля мне вместе с заместителем командира полка по политчасти майором К. Ф. Федоровым удалось побывать в Кенигсберге и увидеть результаты действий нашей авиации. Город-крепость больше не существовал. Осматривая старинный замок прусских королей, мы увидели на его красной кирпичной стене написанный крупными готическими буквами лозунг: «Слабая русская крепость Севастополь держалась 250 дней против непобедимой германской армии. Кенигсберг - лучшая крепость Европы - не будет взят никогда!» Ниже более крупными русскими буквами было написано: «Красная Армия взяла Кенигсберг за четыре дня!»

Очищая город, наши бойцы выгоняли из подвалов «засидевшихся» фашистских вояк. Они выходили с поднятыми руками, обросшие и твердили одно: «Гитлер капут!» Среди пленных иногда попадались переодетые в форму врага изменники нашей Родины. Немцы выталкивали их из своих рядов и выдавали. Наши воины строили их отдельно и говорили: [227]

- Подлые изменники. Вас ждет суд военного трибунала!

Из города на восток тянулись колонны пленных. Они шли с опущенными головами, безразличные ко всему.

С падением Кенигсберга боевые действия в Восточной Пруссии не завершились. Предстояло еще разгромить последнюю группировку врага, прижатую к морю на Земландском полуострове.

Озлобленные поражением фашисты, не в силах оказать противодействие нашей авиации, стали с косы Фрише-Нерунг обстреливать дальнобойной артиллерией аэродромы Хейлигенбейль и Бладиау. Мы понесли потери. Так, 12 апреля во время подготовки «яков» к вылету противник произвел внезапный артиллерийский налет. Были убиты старшины Александр Семенов, Константин Медведев и сержант Павел Титов. Пять авиаторов получили ранения, в их числе техник И. А. Павлов и механик П. В. Белоглазов. У французов погиб Жорж Анри.

Наши воздушные разведчики обнаружили, что артиллерийская стрельба велась с аэродрома Нойтиф из орудий, установленных в сгоревших ангарах. В тот же день штурмовики нанесли по ним удар.

С утра 13 апреля при поддержке авиации началось наступление наших войск на Земландском полуострове.

На блокировку аэродрома Гросс-Хубникен под командованием майора С. А. Сибирина вылетели две шестерки Як-3. На опушке леса они обнаружили замаскированные самолеты и зенитные средства. Встав в «круг», наши летчики начали с пикирования наносить по ним удары. В это время со стороны фронта к аэродрому группами по 2-4 самолета начали подходить ФВ-190. Вероятно, здесь они базировались и теперь, выполнив задание, возвращались обратно. Наши «яки» сразу же нацелились на них в атаку. Для вражеских летчиков это было неожиданностью. Они начали метаться в растерянности над аэродромом. Отдельные из них поспешили на посадку, так как горючее было на исходе. Этим незамедлительно воспользовались летчики группы Сибирина. Действуя решительно и стремительно, они меткими ударами уничтожали «фоккеров». В течение десяти минут Семен Сибирин, Александр Захаров, Алексей Свечкарь сбили по одному, а Николай Даниленко и Мириан Абрамишвили по два вражеских самолета.

Затем майор Сибирин дал команду выйти из боя.

В этот момент старший лейтенант Абрамишвили увидел [228] в 200 метрах от себя «фокке-вульфа», заходившего на посадку, и бросился на него в атаку. В моторе «яка» вдруг взорвался снаряд. Кабина наполнилась дымом, истребитель загорелся, и Мириан, сохраняя выдержку, повел машину в сторону своих войск. У него была одна мысль - дотянуть до линии фронта и выброситься с парашютом. Однако положение быстро осложнилось. Огонь охватил уже всю кабину, обжигал руки, лицо. Дальше оставаться в машине было невозможно. Летчик открыл фонарь и покинул Як-3, который почти тут же взорвался в воздухе. Абрамишвили приземлился почти в самой гуще отступавших фашистских войск. Поднимаясь, он услышал окрик:

- Хальт! Русс, сдавайсь!

Гитлеровцы обезоружили летчика и, толкая в спину прикладами, привели к отдельно стоявшему домику, бросили в подвал, захлопнули дверь. Из маленького окошка слабо струился свет. Мириан нащупал в полутьме какой-то ящик, присел. Обожженные лицо и руки сильно саднили. Как же вырваться отсюда? «Фашисты могут драпануть, - размышлял Мириан. - Я же здесь, как в мышеловке».

Через час загремел запор. Дверь распахнулась, и в проеме ее показались гитлеровцы. Один из них скомандовал:

- Русс, ком!… Ходить бистро!

«На расстрел поведут!» - промелькнуло в сознании летчика. Однако солдат втолкнул его в дом.

В комнате он увидел молодую женщину. Она сидела у печки и сжигала какие-то бумаги.

- Следы преступлений уничтожаешь? - усмехнулся Мириан.

Женщина полуобернулась, ответила по-русски:

- Думай о себе, а не о бумагах.

- Ты что - русская?

- Не твое дело! - Она бросила в печку новую пачку бумаг.

В комнату быстро вошел обер-лейтенант. Пуговицы на френче у него были расстегнуты. На ремне болталась открытая кобура с пистолетом. Он пьяно улыбался. Пошатнулся, взглянул на обгоревшего Абрамишвили.

Женщина обернулась к обер-лейтенанту, начала о чем-то быстро говорить по-немецки. Выслушав ее, гитлеровец подошел к Абрамишвили поближе, заговорил через переводчицу: [229]