На высотах твоих

Самое безопасное, пришел Хауден к выводу, оставить Харви Уоррендера в покое, во всяком случае, пока. Его бредовые разглагольствования о том, чтобы переписать закон, не представляют неотложной проблемы, В любом случае подобная идея не найдет поддержки даже у заместителя Харви, а высокопоставленные чиновники умеют затягивать принятие мер, которые им не по душе. Да и без согласия кабинета министров новый законодательный акт принять невозможно, хотя прямого столкновения между Харви Уоррендером и другими членами кабинета допускать нельзя.

Так что все сводилось к тому, чтобы не предпринимать ничего и надеяться на лучшее — древняя панацея от всех политических невзгод. Брайану Ричардсону это, конечно, не понравится; этот политик явно ждал быстрых и жестких мер, но объяснить Ричардсону, почему Хауден ничего не может поделать, он не сможет. В то же время ситуация в Ванкувере, вероятнее всего, накалится, и сам Хауден будет обязан поддержать любое решение, которое примет министерство по делам гражданства и иммиграции. Что ж, об этом можно только сожалеть, но по крайней мере проблема эта не из самых серьезных и вызовет не слишком острую критику, с которой правительству уже не раз доводилось сталкиваться в прошлом, и, вне всяких сомнений, переживет оно ее и на этот раз.

Главное, о чем нельзя забывать, подумал Хауден, — первостепенная необходимость сохранения его собственной власти. От этого зависело столь многое — и в настоящем, и в будущем. Он просто обязан перед всеми остальными остаться у власти. В данный момент равноценной замены ему не существует.

Неслышно вошла Милли Фридмэн.

— Ленч? — спросила она своим низким контральто. — Прислать сюда?

— Нет, — покачал головой Хауден. — Мне нужно сменить обстановку.

Через десять минут премьер-министр в элегантном черном пальто и шляпе а-ля Иден[35] быстро шел к башне Пис-тауэр, где располагался парламентский ресторан. Стоял ясный холодный день, колючий воздух бодрил кровь; асфальт проезжей части и тротуара, разделенных между собой снежными сугробами, быстро подсыхал под зимним солнцем. Хаудена охватило ощущение здоровой силы и безмятежного благополучия, он сердечно отвечал на уважительные приветствия встречных. Инцидент с Уоррендером уже отступил далеко на задний план, его оттеснили куда более важные вещи.

Милли Фридмэн перекусила сандвичем и кофе прямо на рабочем месте, что вошло у нее почти в ежедневную привычку. Затем прошла в кабинет премьер-министра со стопкой документов, из которых она предварительно изъяла те, что могли подождать. Милли положила их в корзину, помеченную надписью «Входящие». Весь стол был завален бумагами, но приводить их в порядок Милли не стала, зная, что в разгар рабочего дня Джеймс Хауден любил, чтобы у него на столе все сохранялось в неизменном виде. В глаза ей бросился лежавший отдельно чистый лист бумаги. Перевернув его, Милли обнаружила, что это фотокопия.

Ей пришлось перечитать текст дважды, чтобы понять содержание. Когда до нее дошел смысл прочитанного, Милли поймала себя на том, что вся дрожит от сознания чудовищной важности попавшего ей в руки документа. Он объяснял многое из того, что все эти годы оставалось ей непонятным: съезд… победа Хаудена… ее собственная утрата…

Листок бумаги в ее руках, понимала она, таил в себе также конец двух политических карьер.

Но почему он оказался здесь? Он явно фигурировал в беседе… сегодня… во время встречи премьер-министра с Харви Уоррендером. Но для чего? Что это давало любому из них? И где оригинал? Мысли ее обгоняли одна другую. Вопросы, которые Милли задавала сама себе, пугали. Она уже пожалела, что перевернула этот злосчастный лист бумаги, лучше бы ей ничего об этом не знать.

Внезапно она ощутила прилив злой обиды на Джеймса Хаудена. Как он мог так поступить? Именно в то время, когда так много возникло и крепло между ними, когда они могли бы быть счастливы друг с другом, когда перед ними открывалось общее будущее, если бы только он не стал лидером партии, проиграл на съезде… Она с горечью подумала, почему же он не стал вести честную борьбу?.. Не оставил ей шанс на победу? Да не было у нее никаких шансов, признавалась она сама себе…

Но тут гнев Милли растаял так же внезапно, как и охватил ее несколько мгновений назад, и на его место пришли жалость и сочувствие. «То, что сделал Хауден, — подумалось ей, — было сделано потому, что у него не было другого выхода. Жажда власти, стремление сокрушить соперников и добиться политического успеха… они оказались всепоглощающими. По сравнению с ними личная жизнь… даже любовь… не значили ничего. Скажи себе правду — у тебя никогда не было никаких шансов…»

Однако надо думать о деле.