На Забайкальском фронте

Спускались более двух часов. Внизу сразу повернули вправо — в сторону ущелья. Здесь было потише, но ползти еще труднее. Дождевая вода шумными ручьями сбегала с горного хребта, затопила всю низину, и разведчикам пришлось пробираться по вязкой грязи и глубоким лужам. Ползли осторожно: боялись напороться на «секреты». Ермакову хотелось поднять промокших, до предела уставших бойцов и двинуться в полный рост, но он не мог решиться на это: часто вспыхивавшие молнии выдали бы их и погубили бы все дело.

Впрочем, молнии не только мешали, но и помогали Ермакову — помогали ориентироваться, разглядеть все, что лежало впереди.

Разведчики переползли через горный ручей, потом прошмыгнули через колючий кустарник, и, едва успели выбраться из него, как над хребтом сверкнула огненными зигзагами яркая молния, вырвала из мрака замшелое ущелье. Архип Богачев схватил Шилобреева за плечо и Прошипел ему в самое ухо:

— Куда прешь?

Шилобреев хотел отчитать строптивого тигролова за такое бесцеремонное обращение, но теперь было не до субординации.

— Что? — спросил озадаченный Филипп.

— Не видишь, что? — съязвил Архип. — Походная кухня дымится — кашку нам варят на завтрак. А рядом повар за порядком наблюдает…

Филипп повернулся к Ермакову. Тот приставил к глазам мокрый бинокль, стал ждать вспышки молнии. Над головой шумела под дождем сукастая маньчжурская сосна, стряхивая на разведчиков горсти холодной воды. Вот вспыхнула молния, и Ермаков отчетливо увидел у горного выступа черный бугорок. Его вполне можно было принять за груду камней или стожок сена, но рядом стоял низкорослый человек, сильно утолщенный наброшенной на плечи плащ-палаткой. Это, конечно, часовой!

Ермакова охватило знакомое чувство тревоги. Значит, орав Архип! Японская батарея затаилась у выхода из ущелья, и стоит появиться здесь танковой колонне, как орудия прямой наводкой подобьют направляющую машину и закроют выход из ущелья. Как же обезвредить артиллерийскую засаду? Пока спускались с горного хребта, Ермаков несколько раз проигрывал в уме, как они подберутся к вражеским огневым позициям, забросают их гранатами, как потом ринутся в атаку и прикончат артиллерийские расчеты в рукопашном бою. Но теперь у него рождался другой план. Ведь черный стожок среди камышей — это наверняка сложенные боеприпасы. Часового не поставят охранять голые камни. Суметь бы взорвать их, перед тем как броситься в атаку, — оставить противника без снарядов! Есть немалый риск: взрывом поднимешь на ноги засаду, и тогда труднее будет с ней бороться. Возможно, придется всей разведке лечь в этой узкой горловине — невеселое дельце. Зато наверняка пробьются танки. Не удержит их батарея без снарядов.

— Надо снять часового и взорвать этот «стожок», — сказал Ермаков, глядя исподлобья на темневшего под дождем японского часового.

Услышав это, Ахмет выдвинулся вперед, тронул на голове капюшон.

— У меня есть толовые шашки, — сказал он.

— Это дело серьезное, — протянул Филипп, как бы говоря: в таком трудном деле можно положиться только на него, Шилобреева.

Архип Богачев круто повернулся и в упор сказал командиру:

— Я первым его увидел, мне его и решать.

В этих словах была не просьба, а требование.

Сомневаться в смелости и ловкости Архипа Богачева не было причины: трус и растяпа тигра не поймает. Но Ермаков все-таки не решился поручать столь ответственное задание Архипу. И на это была своя причина. Архип Богачев пришел на пограничную заставу в начале войны. Служил исправно, только сильно скучал по своему сыну, Витюше, который служил в Даурии в горно-вьючном полку. И вот задумал отец перетянуть сына к себе на заставу, захотел послужить на границе «семейным экипажем», как танкисты — братья Михеевы. Написал рапорт самому Верховному. Просьбу отца уважили, Витюшка прибыл на Аргунь и стал служить вместе с отцом. Был он тоненький, нежный, как лосенок. Так его и звали пограничники — Лосенком. Приятно было смотреть на степенного отца и молоденького сына. Они всегда ходили вместе: и в наряд, и на занятия, — из одного котелка ели, под одной шинелью спали.

А потом пришла та проклятая ночь, разыгрался очередной «сабантуй». За Аргунью поднялась стрельба. Застава высыпала по тревоге к берегу, заняла траншеи. Вместе со всеми прибежал и Архип Богачев со своим «лосенком». Вот тут и случилось несчастье. Вражеская пуля сразила сына. Отец зарыдал, забился, как раненый зверь. И, видно, не сдержался — ахнул из автомата по тому берегу.

Время было тяжелое. Во избежание конфликта на Востоке категорически запрещалось отвечать огнем на провокации японцев. На заставу зачастил следователь. Но Архип не сознавался, таил свою вину. Весь ушел в себя. По ночам стал бредить. Все проклинал самураев и корил себя за то, что вызвал к себе сына. А днем выходил с автоматом на Аргунь и, как сыч, глядел на тот берег. Ждал расплаты.

«Сумеет ли разгневанный отец в столь ответственные минуты сохранить выдержку и хладнокровие?» — подумал Ермаков и воздержался от экспериментов.