На Забайкальском фронте

Дорога была ужасная, вернее сказать, ее не было вовсе. Машины бросало из стороны в сторону, как баркасы во время шторма. Того и гляди перевернешься. Ахмет вцепился в десантные скобы. Сулико подскакивал, как мячик, но бережно держал рацию, боялся, как бы не стукнуть ее о броню. Сам ударишься — заживет, а рации — каюк. Терехин прижался к башне танка. Светлая Санькина челка выбилась из-под каски и трепещется на лбу, вот-вот сорвется и улетит. К Терехину прижался Ахмет. Они, как всегда, вместе, хотя на вид больше ссорятся, чем дружат. Правда, ссорятся незлобиво, чаще всего шутя — для потехи, чтобы повеселить друзей. Многие дивятся: что связало этих совершенно разных солдат? По всем статьям, начиная с внешнего вида, они противоположны друг другу. Терехин — длинный и сухощавый, Ахмет приземистый и плотный. Ахмет — до службы дотошный. Гимнастерка на нем всегда как влитая, подворотничок белее снега. Любое приказание он выполнит в точности, доложит строго по уставу. А Терехин — растопша. То ремень у него на боку, то пуговица оторвана. Когда их посылают куда-либо вместе, Ахмета, как ефрейтора, назначают, естественно, старшим, и уж он в таких случаях до конца использует свое начальствующее положение. То и дело командует: «Красноармеец Терехин, правое плечо вперед!» или «Красноармеец Терехин, в две шеренги стройсь!» Санька только сопит да ворчит себе под нос: «Вот карьерист проклятый!»

Шилобреев любит пошутить над Казанью да Рязанью. «Это, — говорит, — не солдаты, а диаграмма роста добычи рыбы в нашей стране. Столько ее добывали раньше, — при этом покажет на маленького Ахмета, — а столько добывают теперь», — кивнет на долговязого Терехина. Иногда пойдет в обратном порядке: кинет широкую ладонь в сторону худощавого Терехина и скажет: «Так жили рыбаки раньше». А потом покажет на румяного, пухлощекого Ахмета: «Так живут они теперь».

Два солдата — два полюса! И только в минуты опасности они как бы сливаются друг с другом, становятся единым целым, удваивающим друг друга.

Крутые подъемы, головокружительные спуски, многокилометровые объезды сожрали на полпути к Юханю чуть ли не все горючее, и командир танкового взвода вынужден был принять решение слить все горючее в машину Звягина и отправить ее одну на выполнение задания.

— Езжайте квартирьерами, — сказал Хлобыстов. — Подвезут горючее — подтянемся и мы.

Ермаков посадил на заправленный танк свою «пятерку нападения», и машина помчалась дальше.

Километров пять тащились по раскисшей трясине, потом начался подъем. На крутом склоне тридцатьчетверка сильно накренилась, и Терехин слетел с брони. За ним свалился Сулико, сильно стукнув рацию о камень. Спустившись вниз, выбрались наконец на проселочную дорогу, на душе стало веселее. Правда, дорога эта была не из лучших — размыта дождевой водой. Но все-таки это была дорога.

— Давай веселей! — крикнул Ермаков.

— Терехин, выше нос! — подтолкнул дружка Ахмет.

— Ты брось командовать, — огрызнулся Санька, — сам-то что скукожился?

Дождь все хлестал, ветер стих, тучи замедлили свой бег. Это был верный признак: лить будет долго. Вода на дороге кипела и пузырилась, из-под гусениц летели ошметки бурой грязи. Впереди показалась деревушка, такая же серая, как это низкое небо, и залитая дождем земля. В ней было всего несколько глиняных фанз. Они стояли понуро, как прошлогодние почерневшие копны сена.

К Юханю разведчики подъезжали под вечер. Это был первый городок за Большим Хинганом. Под низкими тучами едва виднелись проступающие в дождевой сетке городские постройки. Огни еще не горели. Ермаков спешил: ему хотелось до наступления темноты разоружить японскую часть, чтобы спокойнее было на душе.

— Прибавить газу! — приказал он водителю.

Тридцатьчетверка врезалась в узкую улочку. По обеим сторонам стояли фанзы, такие же низкие и серые, как в той деревушке. Ближе к центру все чаще попадались дома русского типа — с белыми наличниками и тесовыми крышами. За частоколом палисадников виднелись кусты малины, кое-где белели березки и кучерявились клены.

Тридцатьчетверка выкатилась на площадь, опоясанную невысокими домами и длинными магазинами с шиферными крышами. В центре площади теснились дощатые ларьки, тянулись длинные столы, крытые навесами. Это были, видимо, торговые ряды. Площадь пуста, даже не у кого спросить, где расположена японская часть. В стороне виднелся длинный кирпичный магазин с потемневшей вывеской «Чурин и К⁰». Написано по-русски, значит, здесь должны быть русские люди.

Ермаков спросил командира танка Звягина:

— Ты можешь дотянуть хоть вон до того особняка? — И показал рукой на высокий кирпичный дом, окруженный высокими ярко-зелеными деревьями.

Дом выходил окнами на площадь. С тыла к нему подступали каменные, крытые черепицей сараи, видимо, купеческие склады. У дома чернели высокие железные ворота.

— Туда дотянем, — ответил водитель, кивнув на прибор. — Должны дочихать, ежели с песней.