На задворках чужого разума

Через какое-то время одна из соседок пришла ко мне с деликатным вопросом. У ее дальней родственницы где-то на периферии была проблема, похожая на Маринину. И она хотела узнать, как я действовала, когда моя дочь начала странно себя вести – куда повела, как потом лечили, дорого ли это.

Я простодушно рассказала все, как есть. Что не захотела тащить дочь в психоневрологический диспансер. Что консультации с врачом – мне просто повезло – проходили за счет фонда. И, наконец, я даже озвучила название препаратов, которые покупала для Марины. И честно призналась, что нам это все не помогло – случай был тяжелый.

Соседка меня поблагодарила. Она ушла, а мне стало даже легче. Может быть, я хоть так смогу кому-то помочь, раз не смогла даже своей дочери. Через некоторое время я и думать забыла о той беседе. Я продолжала свою серенькую жизнь, как внезапно та же соседка пришла ко мне и абсолютно огорошила. Оказывается, родственники все же отвели свою сумасшедшую к врачу. И очень подробно побеседовали с ним. Высказали все свои опасения и привели в пример меня – мол, у знакомой-то вон как вышло. Лечили ее дочь, лечили, даже такие-то и такие-то таблетки она принимала, но не помогло.

И тут произошло невероятное. Врач сказал, что должно быть собеседники что-то путают. Что названными препаратами это заболевание не просто не лечат – оно может даже дополнительно усугубить ситуацию. И именно эти слова и передала мне соседка. Я лишь пожала плечами, попыталась как-то закруглить разговор, хотя моя собеседница настойчиво мне советовала подать в суд на психиатра за неправильное лечение. Я еле выпроводила ее за дверь.

Впервые за долгое время я решила сесть за компьютер дочери. Я его не любила, плохо умела им пользоваться, но какие-то базовые вещи, конечно, сделать могла. Я зашла в поисковик и вбила там название препарата. Сначала стала читать инструкцию, которая вылезла среди прочего в выдаче. Но она была написана слишком сложным для меня языком. Тогда я решила поискать отзывы тех, кто принимал этот препарат.

Там было проще. Люди более простым языком объясняли, для чего им этот препарат, как они его принимали и вообще при каких болезнях его назначают.

У меня волосы встали дыбом. Слова соседки подтверждались. И мое сердце бешено заколотилось. Мне казалось неправильным и некрасивым подозревать в чем-то врача, который на общественных началах взялся за лечение моей дочери. Но, хоть я и не обладала каким-то невероятным интеллектом, я все же понимала, что не мог профессионал с таким большим стажем так сильно ошибиться.

И в то же время мне было дико неудобно просто за мои мысли. Человек помог нам совершенно бескорыстно. При этом в отличие от многих врачей, которые работают в государственных психоневрологических диспансерах и интернатах – а мне приходилось общаться с персоналом, когда мой муж навещал свою безумную мать, и приятного в таком общении было мало – так вот, в отличие от этих людей он был добр, терпелив и вежлив. Он спокойно отвечал на любые мои вопросы о состоянии дочери, а еще всегда говорил так уверенно, что никакого сомнения в правильности диагноза и лечения не могло и возникнуть.

Я долго решалась, но в итоге все же позвонила оперативнику. Робко сказала ему, что хотела бы поговорить, но в приватной обстановке – и призналась, что тема довольно деликатная, и я не знаю даже, с чего начать. Впрочем, молодой человек на том конце провода не стал мучать меня вопросами, согласился на встречу, и мы обговорили ее дату и время.

И вот теперь я ждала, когда же он придет. Сердце билось все сильнее, я сомневалась, правильно ли я поступаю. Периодически мне казалось, что я просто очень глупа и сама не разобралась в произошедшем, а потому только стану посмешищем в глазах полицейского.

Но, наконец, раздался звонок в дверь. Я отперла створку и впустила оперативника.

– Добрый день, – поздоровался парень и, услышав ответное приветствие, принялся разуваться. Я пригласила его в кухню и предложила свежезаваренный чай. Пытаясь себя чем-то занять перед его приходом, я еще и испекла пирог, хотя обычно не утруждала себя подобными занятиями, а уж после смерти Марины и подавно.

Оперативник устроился за столом и вопросительно посмотрел на меня. Но вот начать разговор у меня все никак не получался. Я нервничала и постоянно что-то теребила в руках: то кухонное полотенце, то ложку для сахара, то прихватку для кастрюли. Впрочем, мой собеседник это заметил, а потому доверительным тоном начал сам:

– Вы хотели со мной поговорить. Вас что-то беспокоит?

– По правде сказать, да, – собралась с духом я, – понимаете, моей дочери выписывали неверные медикаменты! Я только недавно узнала, но мне кажется, ее неправильно лечили!

– Давайте по порядку, с самого начала и как можно более подробно, – ответил оперативник и уверенным жестом достал из рюкзака, который был у него при себе, ручку и ежедневник. В его голосе не было ни капли сомнения в моих словах, и я вдруг воспряла духом. И начала говорить.

Надежда