На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Огурцов уложил губернатора на диван, стащил с него ботинки и закрыл снаружи двери кабинета, обещав разбудить к вечеру, что он и сделал.

Вечером Сергей Яковлевич побрел домой, где его встретила Сана.

— Никак вы хмельной? — спросила кормилица. — В губернии эвон что творится, а вы… эдак-то! Нехорошо, князь.

Только сейчас Мышецкий заметил, что Сана увязывает узлы, кладет поверх них свою гитару.

— Сана, неужели ты уходишь от нас?

— Ухожу, Сергей Яковлевич, не взыщите. Надоело все!

— Разве плохо тебе у нас? Или обидели?

— Спасибо вам, — ответила женщина, — что вы ко мне по-людски относились. Если бы не вы — так я бы и одного часу в вашем семействе служить не осталась.

— Чего же так, Сана?

— Ай, Сергей Яковлевич, свои глаза нужно иметь. Неглупый вы человек, а посмотришь на вас — так сущий младенец!..

На столе, среди свежей почты, его ожидало грязное письмишко от черносотенцев.

«Не пытайтесь, — угрожали ему, — рядиться в маску страдальца за народ. Вы довольно-таки ловко прикидываетесь верным слугою царя, но этот номер вам не пройдет. Для нас, истинных патриотов, вы всегда останетесь только краснозадой сволочью, и мы прихлопнем вашу лавочку. Одумайтесь, пока не поздно!..»

— Конечно, — сказал Сергей Яковлевич, — что они могут знать обо мне, эти господа? Но в одном они правы: мне следует одуматься. Или — или…

Собственно, что ему делать? Хорошо вот Пете: разбирает свои гравюрки, воркует над «великими мужами» и — все тут. «Стоило мне соваться в этот навоз. Я же не Столыпин, который смело пройдется по черепам. Я тоже маленький человечек, как и Огурцов, только не беру взяток.

Может, пойти к Кобзеву? Сказать ему — так и так, мол. Спокойствие губернии и прочее. Историческая необходимость. Лес рубят — щепки летят. Простите, но вы понимаете, что я был вынужден сделать это. У меня колокольня не своя, а — государственная. Интересы отечества…

Нет уж, конечно, в таких делах лучше быть Столыпиным!»

Сергей Яковлевич привел себя в порядок и направился к Кобзеву. На улицах города все пребывало в отменном спокойствии — просто не верилось, что внутри губернии клокочут какие-то подземные силы. Обыватели мирно сидели по домам, гоняли чаи из пузатых самоваров и дышали тем воздухом, который в неограниченных дозах отпускало им начальство, снисходя к человеческой слабости…

— Идет, — сказал чей-то голос. — Гляди, какой!

Возле кабака, темно и гадливо, копошился народец. Прямо скажем — никудышный народец, большей частью из просивушенных агентов Штромберга.

— Очки нацепил, — бросил кто-то по адресу Мышецкого.

— Паразит проклятый! Все они хороши с жандармом…

И вдруг соскочил с крыльца какой-то хилый мастеровой, уже старик, рвань и голь, заплата на заплате: затряс перед губернатором зажвяканными в труде кулаками:

— У-у, кровопийца! Душегуб! Палач царский! Погоди — ужо вот придет наше времечко…

Мышецкий остановился, поправил пенсне.

— Послушайте, — сказал он, — как вам не стыдно? Пожилой человек, а говорите глупости. Где и когда я пил вашу кровь и душегубничал?

Откуда-то из темноты выступила знакомая фигура Борисяка. Санитарный инспектор подошел к «орателю» и, стиснув ему руку, заставил выпустить камень. Потом Борисяк треснул мужика коленом под щуплый зад, втолкнув его в двери трактира.

— Иди вот! — сказал спокойно. — Допивай, что не допил…

Они пошли рядом, и Борисяк не сразу заговорил:

— Вы не должны, Сергей Яковлевич, по одному этому дураку судить вообще о рабочих. Это же явный зубатовец, но скоро они прозреют. А некоторые уже прозрели.

— Но это же просто нападение! Это… черт знает что!

— Да, они сильно возбуждены, — отозвался инспектор. — У них сейчас в союзе какие-то нелады. Вот и бесятся…

Они еще долго шагали молча, потом Мышецкий рассказал о письме черносотенцев, сопоставил его с угрозами этого жалкого мастерового. Где смысл?

— Да, — согласился Борисяк, — ваше положение сейчас действительно хуже губернаторского.

— Я не шучу, — продолжал Мышецкий. — Вот уже с весны как я приехал сюда, я болтаюсь здесь между левыми мнениями и правыми. Причем левые считают меня правым (и я не возражаю), а правые облаивают меня за левизну (и мне трудно возразить им тоже). Согласитесь, Савва Кириллович, что это ужасно!

— Примкните к берегу, — посоветовал Борисяк.

— К какому?

— В природе имеются только два: левый и правый. Сергей Яковлевич слегка улыбнулся:

— Но я предпочитаю плыть далее по самой середине — там, где поглубже.

— Не захлебнитесь, — тихо предупредил Борисяк.

— Я хочу повидать Ивана Степановича, — поделился Мышецкий. — Мне хотелось бы предостеречь его…

Борисяк так и замер на месте:

— А разве вы не знаете, что Кобзев арестован?

— Как?

4

— Вот так, — ответил Аристид Карпович.

Он сидел в кресле, одетый в бухарский халат с разводами, над головой жандарма висела клетка, и в ней распевал щегол.

— К сожалению, — договорил полковник, — обстоятельства сложились таким образом, что я был вынужден ускорить арестование вашего подопечного статистика. Дело в том, что Витька Штромберг…

— Ах, оставьте! Мне нет никакого дела до вашего Витьки!

— Но вы должны меня выслушать, князь.

— Ну?