На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Воруют так, что печку раскаленную нельзя без присмотра оставить. Отвернись только — и печку голыми руками вынесут…

Мышецкий высказал все это, и обрусевший итальянец (потомок часовщика, удравшего в Россию от долгов из Венеции) понурился стыдливо.

— Я знаю, — хмуро произнес Чиколини, — о чем вы хотите спросить меня… Такой ли я, как и остальные в Уренске? Ну, что ж. Сознаюсь честно: я тоже беру взятки.

— Каким же образом?

— Очень просто: не плачу за выпитое и съеденное. Хотя… всегда всучиваю деньги. Но не берут. И — не надо!

Сергей Яковлевич подивился откровенности и спросил:

— Как же вы, Бруно Иванович, оказались в Уренске?

Чиколини загрустил, вспоминая:

— Эх, был ведь я комендантом в Липецке — на водах. Городок веселый, обыватели смирные. Приезжал как-то император покойный, и тут я сплоховал, прямо скажем… Бывает, знаете, эдакое умопомрачение. Сам не ведаешь, что творишь!

— А что же случилось?

— Да поначалу, — помялся Чиколини, — все хорошо было. Ходил я с его величеством. Показывал-рассказывал… Перешли мы с ним через Липовку (речонка такая). А за нами народец кинулся. И — только треск слышу: моста как не бывало! Людишки в реку — всем табором. Так и скрылись, в пиджаках да шляпах, по случаю высокого гостя…

— Ну, и что же его величество?

— Побледнеть изволили. Однако ничего — пошли далее. Тут он меня про жену спросил. А я-то и недоглядел в суматохе, как отбилась моя половина. Схватил какую-то поповну и тяну ее, как овцу. Она дура, императору-то представилась, а потом и ляпни: «Бруно Иванович, только какая же я вам жена?..» Его величество хохочет, а под шерсть ему и все — тоже скалятся. Ну, с меня пот льет, как вода по клеенке. А император (царствие ему небесное) дает мне деньги: «Вот тебе, Чиколини, пятьсот рублей, поправь мост…»

— Ну, — улыбнулся Мышецкий — и вы, конечно, забыли его отблагодарить9

— Хуже, — заскорбел Бруно Иванович. — Я поблагодарил… Да потом-то плюнул себе на пальцы и давай пересчитывать. Добрые люди по мозолям мне ходят, чтобы очухался, а я, знай себе, считаю. Пересчитал и рапортую: «Совершенно верно, ваше величество, точно пятьсот вы мне дали!»

Полицмейстер прослезился и долго фыркал в платок:

— Вот, ваше сиятельство, и оказался ваш Чиколини здесь — в Уренске. А Липецк-то городок хороший, обыватели смирные…

Коляска вкатилась на Торговую улицу и по самые оси колес сразу же погрузилась в разжиженную слякоть, которая сочно пузырилась и чавкала под кузовом. Седокам пришлось подобрать ноги и придерживать полы шинелей.

— Я возьмусь и за мостовые, — сказал Сергей Яковлевич. — Но сейчас не разорваться же мне на сто кусков…

Внимание его привлек громадный сарай, над двустворчатыми воротами которого висела сногсшибательная вывеска:

ПРОДАЖА ДЕГТЮ, РОГОЖ, ГВОЗДЕЙ

И ПРОЧЕГО ТОВАРУ КАМЕРГЕРА ДВОРА

ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА

Б. Н. АТРЫГАНЬЕВА

— Что он хочет доказать этим? — удивился Мышецкий. Сергей Яковлевич прошел в сарай. На стенах висели шлеи и расписные дуги, пахло дегтем и керосином, болтались под потолком связки баранок. Несколько приказчиков (из числа тех, которые недавно плясали под окнами присутствия) зубоскалили в углу, лузгая семечки.

— Кто здесь старший? — подошел к ним Мышецкий. Выдвинулся вперед сильно косивший парень:

— А что нужно?

Князь резко оттолкнул его.

— Хам, — сказал он. — Посмей грубить… Убирайтесь отсюда — все, все! И ключи — мне отдайте. Я прихлопну вашу лавочку…

Он закрыл сарай и с ключами — громадными, как пистолеты, — вернулся в коляску. Чиколини был явно напуган таким оборотом дела:

— Смотрите, ваше сиятельство, это добром не кончится, Борис Николаевич ведь камергер. Большие связи, в Питер запросто катается…

— Ерунда, Чиколини! Пусть он только рыпнется, и эта идиотская вывеска обернется личным оскорблением императору. Не бойтесь! Атрыганьев приползет ко мне на брюхе… Поехали!..

Атрыганьев, конечно же, не «приполз на брюхе». Но прислал короткую записку, в которой сообщал, что после поездки в свое имение Золотишное вернулся болен и просит вице-губернатора запросто посетить его.

О ключах в записке не было сказано ни слова.

— А я, кажется, сижу в галоше, — поморщился Мышецкий. Губернский предводитель (при том, что уездных не было, благодаря малой прослойке дворянства) являлся, что ни говори, третьим по значению лицом в губернии после Мышецкого, и Сергею Яковлевичу теперь ничего не оставалось, как ответить на это приглашение визитом.

— Ну и ответим. Без працы не бенды кололацы!..

5

Захватив ключи от сарая, князь нагрянул в дом предводителя без предупреждения.

Сонный калмык пропустил его в переднюю с остатками старинного барства. Откуда-то вылезла, неслышно ступая по коврам, породистая борзая сука и легла возле ног Мышецкого.

Князь подождал возвращения калмыка.

— Иди, бачка, — разрешил тот. — Бориса Николаича видеть будешь… Иди!