На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Из «Капища моего сердца», — блеснул Мышецкий знанием литературы.

Потом три племянника вдовы Супляковой (многотелесые гимназисты, стриженные под гребенку, с большими разухабистыми ушами) исполнили хором мелодекламацию:

Заинька у елочки попрыгивает,
лапочкой об лапочку поколачивает.
«Экие морозцы, прости, господи, стоят,
елочки от холоду под инеем трещат.
Лапочки от холоду совсем свело…»

— Ишь, косые! — сказал кто-то, восхищенный. Племянники запнулись и быстро покраснели.

— Дальше! — раздался рык Влахопулова.

Из первого ряда грозно подсказала вдова Суплякова:

«Вот кабы мне, зайке…»

И племянники обрадованно подхватили:

«Вот кабы мне, зайке, мужичком побыть,
вот кабы мне, зайке, да в лаптях ходить.
Нынче мужички-то хорошо живут,
нынче мужичкам-то эту волюшку дают —
волюшку-свободу, волю вольную,
что на все иди четыре стороны:
на одной-то — хлебца не допросишься,
на другой сторонушке — наплачешься…»

Влахопулов стал и погрозил Чиколини пальцем:

— Чей стих?

— Господина Николая Берга, — ответил полицмейстер.

— Проверяли? — спросил Влахопулов в открытую, не стесняясь публики.

— Цензурой пропущено. Я-то при чем?

— Оставьте! — вступился Сущев-Ракуса за племянников, пожимая ручку вдовы Супляковой. — Я знаю точно: стихи одобрены министерством народного просвещения.

— А напрасно… — И Влахопулов сел.

Сергей Яковлевич посмотрел сбоку на жену: Алиса восседала, сложив на коленях руки, ладошками кверху. Внимательно прислушивалась ко всему происходящему, еще плохо понимая по-русски.

Тогда он повернулся к генеральше Аннинской:

— Глафира Игнатьевна, не уйти ли нам с вами?

— Погодите, князь. Я до колик обожаю простонародные позорища…

Качучу с цветными шарфами, исполненную женами офицеров уренского гарнизона, остались досматривать сами же офицеры. Остальная публика уже потянулась в буфет, привлеченная грохотом бочки с виноградом, прибывшей в дар дворянству от щедрого Бабакая Наврузовича, владельца «Аквариума».

Мышецкий провел через весь зал генеральшу Аннинскую:

— Как вам понравилось «Рассуждение моего дворецкого»?

— Поразительно глупо, князь… Кстати, — напомнила Глафира Игнатьевна, — вы знаете, что на сто двадцатой версте насыпные работы почти приостановлены?

— Вот как?

— Но мой Семен Романович ведь писал вам об этом. Следует обратить внимание, князь!..

Для лучшей части уренского дворянства был накрыт отдельный стол на сорок персон. Сажали по билетам. Электричество здесь потушили — горели, потрескивая, свечи. Фон Гувениусы к «лучшей» части дворянства не принадлежали, но одного из них (а именно — Павла Ивановича) протащила за своим шлейфом Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Щульц.

Мышецкий, косо посматривая, спросил Сущева-Ракусу:

— Что делает эта мегера в нашем Уренске?

— Неудачные аборты нашим дамам, — пояснил жандарм. — Не мое это дело, а Чиколишкино.

— Тоже неплохо. Если раньше губила больших детей, то теперь она убивает их в самом зародыше…

Стены банкетного зала украшала галерея портретов былых уренских губернаторов, властителей уренских душ и земель. В хронологическом порядке выстроились парики и камзолы, постепенно сменяясь фрачными сюртуками и галстуками; последним замыкал галерею сам Влахопулов с лентой Белого Орла через плечико, бывший генерал-майор, а ныне статский советник.

Атрыганьев постучал вилкой по бокалу, призывая внимать ему.

— Дамы и господа! — сказал предводитель. — В лице нашего губернского начальства мы имеем два возраста государственных мужей — старого и молодого… Нет слов, чтобы выразить благодарность нашему дорогому Симону Геракловичу за его многолетние труды на благо и процветание нашей губернии! Великий монарх, оценив его службу, вскоре с высоты престола призовет его к новым высоким доблестям…

— В сенат, господа, в сенат! — уточнил Влахопулов, придвигая к себе бочонок с икоркой.

Атрыганьев широко размахнулся бокалом:

— Но мы не забудем нашего доброго Симона Геракловича! И пусть одна из улиц нашего города отныне станет называться улицей сенатора Влахопулова… Уррр-а!

Восторженный гул прошел над розовыми балыками, на бочатами с разносолами. Из богатых рам завистливо взирали на закуски усопшие властители Уренска, хорошо знавшие во времена оные вкус в еде и питии.

Поднялся губернский архитектор Ползищев и развер1гул бумажку с заготовленной речью.