На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Сочту своим долгом честного столбового дворянина предупредить вас, князь, что вы опасно либеральничаете. В городе уже известно о том спиче, какой вы закатили на поминках по Симону Геракловичу.

— Что же вам не понравилось в этом «спиче»?

— Я понимаю, — намекнул Атрыганьев, — вы были несколько не в себе. Марсала-то крепкая! Но… нельзя же, князь, вот так, среди бела дня, призывать конституцию!

— Кому что нравится, Борис Николаевич: один любит арбуз, а другой — свиной хрящик.

— Позвольте откланяться? — сказал предводитель.

Сергей Яковлевич не пошевелился.

— Князь! — возвысил голос Атрыганьев. — Я вам кланяюсь. Мышецкий смотрел куда-то мимо него.

— Без працы не бенды кололацы, — сказал он, и Атрыганьев выскочил за двери.

Тогда он позвал Огурцова, велел закрыть кабинет.

— Всю жизнь я презирал пьяниц, — сказал Мышецкий и разлил водку по стаканам. — Средство простонародное, но зато безотказное… Вот за этим окном пролетел однажды мужик. Взял вот так — и пролетел! А куда он делся потом — не знаю.

— Умер, — сказал Огурцов.

— Что?

— Умер, говорю. Пятеро детишек — мал мала меньше…

Сергей Яковлевич быстро опьянел от крепкой «монопольки».

— Ну и ладно! — сказал он. — Я тоже вот вскоре… полечу. Только раздуются фалды моего фрака да посыплется из карманов мелочь. Кто-нибудь подберет… Выпьем! Паскудно все и проклято — все, чего ни коснешься!

— А вы-то меня, — вдруг закусил губу Огурцов, — как собаку худую, шпыняли. Сколько вы меня по этой половице гоняли… Стыдно, сударь! Я ведь в отцы вам гожусь…

Мышецкий положил руку на плечо старого чиновника:

— Простите… прости!

— Маленький я человечек. Вот такой крохотный, — Огурцов показал свой ноготь. — А мне ведь тоже, как и вам, желательно себя человеком чувствовать! Прилетели вот вы сюда к нам, наорали на всех, распихали по «третьему пункту». А чего вы добились-то? Взяток — не брать. Да мы и без вас хорошо знаем, что — грех это! Не для этого вас из Петербурга прислали.

— Огурцов, брат мой, о чем ты?

— Выпили мы полсобаки, и ладно! Могу еще сбегать за половиной… Что вы так на меня смотрите, князь? Думаете, я не беру? Эва, с чего бы пил тогда я? У нашего брата, чиновника, своя статья. Рабочий — бунтует, потому что ему взять-то — негде! А мы и не бунтуем, потому что… берем!

Мышецкий поднялся из-за стола, покачнулся.

— Что же ты раньше молчал? — спросил он. — Тихий был?

— А и молчал, сие верно… Ждал, когда вы сломаетесь. Аукнулось, князь! Теперь-то вы меня слушать будете. Маленький я человек, да от земли-то мне, с низов самых, хорошо все видится, что наверху творится…

Огурцов уложил губернатора на диван, стащил с него ботинки и закрыл снаружи двери кабинета, обещав разбудить к вечеру, что он и сделал.

Вечером Сергей Яковлевич побрел домой, где его встретила Сана.

— Никак вы хмельной? — спросила кормилица. — В губернии эвон что творится, а вы… эдак-то! Нехорошо, князь.

Только сейчас Мышецкий заметил, что Сана увязывает узлы, кладет поверх них свою гитару.

— Сана, неужели ты уходишь от нас?

— Ухожу, Сергей Яковлевич, не взыщите. Надоело все!

— Разве плохо тебе у нас? Или обидели?

— Спасибо вам, — ответила женщина, — что вы ко мне по-людски относились. Если бы не вы — так я бы и одного часу в вашем семействе служить не осталась.

— Чего же так, Сана?

— Ай, Сергей Яковлевич, свои глаза нужно иметь. Неглупый вы человек, а посмотришь на вас — так сущий младенец!..

На столе, среди свежей почты, его ожидало грязное письмишко от черносотенцев.

«Не пытайтесь, — угрожали ему, — рядиться в маску страдальца за народ. Вы довольно-таки ловко прикидываетесь верным слугою царя, но этот номер вам не пройдет. Для нас, истинных патриотов, вы всегда останетесь только краснозадой сволочью, и мы прихлопнем вашу лавочку. Одумайтесь, пока не поздно!..»

— Конечно, — сказал Сергей Яковлевич, — что они могут знать обо мне, эти господа? Но в одном они правы: мне следует одуматься. Или — или…

Собственно, что ему делать? Хорошо вот Пете: разбирает свои гравюрки, воркует над «великими мужами» и — все тут. «Стоило мне соваться в этот навоз. Я же не Столыпин, который смело пройдется по черепам. Я тоже маленький человечек, как и Огурцов, только не беру взяток.

Может, пойти к Кобзеву? Сказать ему — так и так, мол. Спокойствие губернии и прочее. Историческая необходимость. Лес рубят — щепки летят. Простите, но вы понимаете, что я был вынужден сделать это. У меня колокольня не своя, а — государственная. Интересы отечества…

Нет уж, конечно, в таких делах лучше быть Столыпиным!»