На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Мышецкому было не до церковного календаря.

– Усмирите словом! – категорически велел князь…

Но черносотенцы священников отшибли, одному проломили голову. Умные да хитрые делали так: брали из Народного дома мебель и выходили под видом обираловцев. Таких погромщики не трогали, приняв за жуликов; остальных добивали крючьями и палками…

Возле саней губернатора появился Борисяк.

– Сейчас, – сказал, задыхаясь от дыма, – сейчас все кончится.

Цепью боевики пошли вперед. Стреляли прямо по спинам. После них оставались лежать на снегу громилы. С лошадиным ржаньем и звоном подъехали пожарные колесницы, стали раскатывать рукава. Кружились в воздухе, оседая серыми хлопьями, сожженные книги рабочей библиотеки. Сергей Яковлевич бросил шубу в сани, пошел наводить порядок. В одном мундире, с орденами – по случаю Николина дня…

– Насос! – крикнул брандмайор. – Качай!

Вода брызнула из рукавов: все шланги были разрезаны.

Мышецкий клином вошел в толпу, крича в сторону черной сотни:

– Если сейчас же не сдадитесь в руки властей, то я…

Громадный булыжник ударил его в лицо. Позлащенный мундир князя осыпали искры и сажа. А из-под мундира торчал ключ камергера его императорского величества…

Губернатора подняли и увели; слезы мешались с кровью. Под выстрелами боевиков, оставляя убитых и раненых, Ферапонт Извеков отводил свою банду на задворки. Попутно завернули в лавки, взяли жратвы и водки, чтобы потом «спрыснуть». Попутно, своротив замок, опричники завернули в типографию. К печатному слову они относились с превеликим уважением…

Человек на костылях, стоя посреди лестницы, преградил им дорогу, крича, чтобы кого угодно, только редакцию не трогали бы.

– А ты кто есть? – спросили калеку.

– Наборщик. А ты…

– Бей! В набор его! Потом разберемся…

– Бью, – ответил наборщик и выстрелил кому-то прямо в рот.

Калеку тут же убили, ворвались в комнату редакции, где редактор стоял за столом, заранее подняв руки. Заговорил сразу:

– Направление «Ведомостей» строго официально. А во всех допущенных мною ошибках виноват его сиятельство – губернатор и князь.

Убили. Облили стол керосином из черной банки. Подожгли. Потом долго и усердно ломали в типографии машины. Над несчастным Уренском, навстречу светлому морозному дню, снова поплыл дым…

Брандмайор спешно велел штопать рукава, резанные ножами активуев. Пожарные кони косили кровавые глаза на зарево пожаров.

– Гайда, гайда! – рассыпалась по задворкам опричнина, и вдруг разом все затихло, только трещали в огне типография и Народный дом…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Осип Донатович, изящно изгибаясь, завел граммофон:

– А то вот еще и госпожа Плевицкая поет недурственно! – сказал Паскаль. – Не угодно ли послушать, Евдокия Яковлевна?

Додо кивнула на двери:

– Стучат. Сразу не открывайте… Проверьте сначала – кто?

Топоча по лестнице сапожищами, вломился Ферапонт Извеков; был он без усов и без бровей – все сгорело от близкого пламени.

– Доброго здоровьица, – сказал, и скулы сразу заходили.

– Мерзавец! – бросила ему Додо, бесстрашно вставая навстречу.

– Вы, сударыня, не квакайте; им, выходит, можно, а нам, выходит, нельзя? Лучше выкладывайте сразу… вот и свидетель!

Осип Донатович Паскаль щелкнул вставной челюстью.

– Я – свидетель? – спросил он.

Додо отошла к стене – выросла во весь рост, гневная.

– Я непричастна! – крикнула она. – Я против этого… всегда!

– Ваше дело, мадам, – ответил ей Извеков. – Только нехорошо получается при вашем высоком благородстве. Обещали по целой трешке на рыло сунуть, а мы сейчас подсчитали… Глядь, всего по двадцати пяти копеек накапало. А народ ведь тоже не пальцем деланный. От таких-то казусов, мадам, революции и случаются…

Додо повернулась к Паскалю:

– Осип Донатович, выведите его прочь, будьте же мужчиной!

Паскаль из-за трубы граммофона сказал:

– Ферапонт Матвеич, вам предлагается выйти…

– Чево? Да я тебя на этом граммофоне и разыграю… Сударыня, – наседал он на Додо, – как же быть? А? Расчет по чести, где касса?

– Я не обещала вам ни по три рубля, ни копеек ваших не считала. Мне плевать, кому сколько приходится… Я была против этого погрома! Осип Донатович, будьте мужчиной, позвоните в полицию!

– Как же-с, мадам, – засмеялся Извеков, – у нас полиция деликатная, прямо как в Лондоне: позвони, на другой день прикатит!

– Кто вам сказал эту чушь? – спросила Додо, поддергивая рукава.

– Его благородие… капитан Дремлюга.

– Спятил жандарм? Пойдем, слышишь? Сейчас же…

– Что ж, – ответил Извеков, – очная ставка завсегда вещь приятная и возвышенно действует на человека. Только кассу прихватите.

Додо ответила ему одним словом – столь соленым, что мясник его даже не понял, ибо во фрейлинах не служил. И – задумался…

Дремлюга всех выслушал и вдруг сказал: