На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Как всегда – за шею, князь.

– Кого, кого, кого? – закричал Мышецкий, вскакивая.

– Одиннадцать человек зараз.

Воспитанный на классике закона, Мышецкий был вне себя:

– Да что генерал Тулумбадзе – в уме ли он? Ведь это же кончится для него Сибирью… Взять вот так, без суда и следствия, и вздернуть одиннадцать человеческих душ!9

– Подозрение на них пало, – отвечал Огурцов… Сергей Яковлевич глянул в пустую чернильницу:

– Кто-либо из уренских обывателей не попался?

– Нет, ни одного. Всех взяли из Тургайской области…

– Налейте чернил, – велел Мышецкий. – Я буду много писать и думать. И вообще, любезный драбант, я не многого ведь от вас требую. Но следите хотя бы за чернильницей! Ей-ей, от таких трудов вы не сломаетесь…

«Двухспальной» в этот день князь не принял. Аки голубь, был чист и свеж – готовился к полету. Первым делом связался по телефону с казармами «желтой» казачьей сотни астраханцев.

– Есаул Горышин, – наказал он, – пошлите своих казаков в Большие Малинки для ареста черкесов. Обезоружить их – и сюда!

Потом вызвал к себе смотрителя тюрьмы Шестакова:

– Господин капитан, вам пришлют черкесов. Вы их примите из-под конвоя, поселите у себя без удобств, как скот, чтобы другим было впредь неповадно. А на родину – по этапу!

– По этапу? – сомневался Шестаков. – Да не раньше осени доберутся. И то, пожалуй, на следующий год.

– А окружного пути нет, чтобы пристегнуть их?

– Есть, но столь гиблый, что и журавель не вынесет. Через Омск на Казань, по Волге вверх до Рыбинска, оттуда на Ярославль, затем через «Бутырки» прямо на Владикавказ… Денег жаль! Дорога, все-таки. Конвой. Опять-таки, и жратвы надо… Стоит ли?

– Не стоит, – рассудил Мышецкий. – Тогда пусть сидят в клоповнике у Чиколини. До осени, когда наш этап соберется. Не подохнут! – Потом спросил Шестакова: – А Борисяк арестован, знаете?

– Извещен. Но капитан Дремлюга его при себе в загашнике держит. Как медалью гордится!

Дремлюга вчера утаил от князя, каким образом ему удалось поймать Борисяка. Сказал только так, осторожничая: «Секрет внутриведомственный, князь, уж вы на нас не серчайте…»

– А как это все случилось? – с хитрецою спросил Мышецкий.

– Как? Были бы овцы, а волк всегда сыщется, – пояснил Шестаков туманно. – Мы ведь – серая вошка. Мало знаем. Хватают другие, а наше дело – сторожить нахватанных.

– Ну-ну! – И князь отпустил Шестакова, затем созвонился с жандармским управлением.

– Кто говорит со мною? – спросил он.

– Сотрудник Трещенко, – отозвался незнакомый голос.

– Что значит – сотрудник? Объясните, сударь.

– Значит, разделяю труды с капитаном Дремлюгой, честь имею…

– Хорошо, – деловито велел Мышецкий. – Будьте так любезны на восемь часов вечера приготовить Борисяка, что содержится вами под арестом, к свиданию со мною.

– Приготовить? Коим образом?

– Вы не шутите. Мыть-стричь-брить не надобно. Просто объявите Борисяку, что с ним будет говорить губернатор… Поняли меня?

– Ваше сиятельство, – сказал Трещенко, – но арестант особливо опасный, и… как Дремлюга? Как господин капитан посмотрит?

– Это мое право, – резко возразил Мышецкий. – Право губернатора, и не советую вам это право оспаривать…

Трезво – без вина – обедал он сегодня в «Аквариуме». За одним столом с Ениколоповым…

– Борисяка нашли, слышали? – спросил князь.

– Да что вы, князь? – поразился Ениколопов.

– А в Тургае этот балбес Тулумбадзе повесил просто так, себе в удовольствие, одиннадцать человек…

– Как повесил? За что?

– Говорят, за шею! Тут экс был в Запереченске – помните? Кажется, если верить слухам, двести тысяч сняли с банка…

– Какие весельчаки населяют этот грешный мир, князь! Вы подумайте, в газетах писали, что грабили банк только три человека, а четвертый двери прикрывал. Повесили же – соответственно, в назидание другим, сразу одиннадцать… Комики! Эксцентрики!

– Лишь по подозрению, – буркнул Мышецкий. – Надеюсь, это плохо кончится для Тулумбадзе…

Сергей Яковлевич, вздыхая, ушел, а Ениколопов остался сидеть под тентом ресторана, раздумывая. Значит, экс прошел удачно. Повесили! А станок взял Дремлюга, конечно, вместе с Борисяком. А что еще?.. И тут Ениколопов заметил Паскаля: сидел тот в уголочке и, выставив мелкие, как у мышонка, зубы, обгладывал лапку зайчика. «Крысенок!» – и решительно пересел к нему за стол.

– Вы, – спросил, – в диалектике что-либо смыслите?

Зайчик аккуратно лег на тарелку. Жирной рукой, в масле и соусе, Осип Донатович бесстрашно хлопнул эсера по высокому лбу.

– Смыслю! – сказал он. – И полиция всегда за углом стоит…

Вадим Аркадьевич оглядел зал: нет, кажется, никто не заметил его позора. Вырвал из кармана Паскаля платок, вытер себе лицо.

– Конечно, Осип Донатыч, имея миллион, можно позволить себе такую наглость. Однако полиции не боюсь. Печально, но я привык иметь с ней дело. А диалектику – не советую отвергать!

– Что вам от меня надо? – заробел Паскаль, весь в готовности к прыжку, весь настороже, весь в опаске.