На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

— Не спорю. Но свободного человека не надобно стричь по шаблону. Свободный человек сам желает избрать себе фасон прически… Восстание на броненосце «Потемкин» тоже началось с пустяков: нашли в мясе червей. А затем увидели и позор самодержавия. Тысячи мелких оскорблений складываются во всеобщий протест народа!..

Мышецкий все эти дни ощущал неповторимое страшное одиночество. Мело и мело за окном. Горела перед ним свеча — такая старомодная: витая, желтая. «Как жаль, что я не играю в карты, — решил нечаянно, — все бы лучше убить время!..» А над городом колыхались торжественные флаги империи. Подняв барашковые воротники, городовые величественно озирали уренские просторы. Шлялись по улицам разболтанные, с оторванными хлястиками солдаты. Обыватели варили бражку, и воздух был насыщен спиртом, как винный погреб.

— Боже мой, какая тоска, — сказал Сергей Яковлевич. — Ну, стоило ли мне забираться в эту дыру? Сидел бы в департаменте…

Позвал «драбанта», и они выпили. Жевали сыр и маслины. Мышецкий, выплюнув горькую косточку, сказал:

— До Тургая можно добраться на дрезине, а там…

— Нет, князь, от Тургая поезда больше не ходят.

— А хорошо бы выбраться. Хоть на два дня… в Казань!

— Э-э-э, князь, да в Казани сейчас такая революция…

— Тьфу ты! В самом деле, сиди здесь и помалкивай.

— Верно, князь: у нас еще любо-дорого, другие позавидуют…

Мысли губернатора перекинулись совсем в другую сторону.

— А об амнистии, — спросил, — ничего не слышно?

— В Москве не вытерпели — сам губернатор, говорят, ездил и освобождал «политику» из тюрем. Амнистии и ждать не стали.

— А кто там сейчас?

— Джунковский в губернаторах.

— Надо ждать, — ответил Мышецкий. — Какой день?

— Пятница. Вы уходите, князь?

— Да. Пойду. — Долго совал ноги в галоши, стучал и топал, еще дольше заматывал шею. — А знаете, Огурцов, — сказал вдруг, — вот с Конкордией-то Ивановной жизнь была веселее…

— А коли так, — ответил Огурцов, — так чего же вы Жеребцову изгнали? Без женщины трудно управлять губернией!

— Кстати, — поморщился князь, — а что в Малинках?

— Не слыхать. А — что? Может, приманить госпожу Жеребцову?

— С чего вы так решили, Огурцов? Не надо… Я пошел!

Пошел в говорильню — к Бобрам. Не было вождя — «вождь» его, князь Сергий Трубецкой, лежал глубоко под землей на кладбище Донского монастыря, укрытый по иронии судьбы красными лентами венков…

У Бобров его встретили, как всегда, восторженно:

— Вы слышали, князь? Неужели не слышали?

— А что случилось, господа?

— Баумана убили в Москве.

Сергей Яковлевич долго думал. Потом просто спросил:

— Бауман… А кто это такой, господа?

— Ну как же! — подхватили Бобры хором, стыдя князя. — Ведь Бауман… это такой человек, его вся Россия знает…

Но по глазам Бобров было видно, что и они только сегодня узнали имя Баумана. «Зачем лгать, господа?..» Сдернул кашне.

— Вся Россия знает, — сказал резко, — но я, простите, не знаю. Однако буду благодарен, если расскажете!

— …это очень серьезно, — говорил Мышецкий на следующий день, очень взволнованный. — Вы даже не можете себе представить, капитан, насколько, все это серьезно!

— Да о чем вы, князь? — удивился Дремлюга.

— Все о нем… о Баумане! Важно ведь что? Не столько этот Бауман, о котором я не имею ни малейшего понятия, сколько сам факт убийства его!

Дремлюга тряхнул квадратными плечами:

— Можно подумать, князь, слушая вас, что вы не ведали об убийствах слева… Ого! Еще сколько! Не дуйте на воду, ваше сиятельство, не придется вам тогда и на молоко дуть…

После этого разговора, очень острого для обоих, Мышецкому привелось снова встретиться с Алябьевым.

— Полковник, — заметил ему Сергей Яковлевич, — мне не совсем-то приятно видеть толпы солдат на улицах. Что за зверский вид! Шапки набекрень, все нараспашку, хлястики вырваны с мясом… Я против выравнивания людских голов под одну гребенку, но солдат есть солдат!..

— Верно, — кивнул полковник. — Солдат есть солдат. Но я послушался вас. Теперь они не сидят в казармах, как сычи, а гулять изволят… Ага, думает солдат, теперь свобода! Ну-ка, расстегни мне хлястик, а то давит. Ах, болтается? Ну, так рви его с мясом. Чего считаться? Свобода… Так-то вот, князь, и начинается разложение армии! После этого я спрашиваю вас снова: стричь солдата или не стричь?

— Что вы можете предпринять, полковник… помимо стрижки?

Алябьев молодцевато прошелся перед князем, поскрипывая леями:

— Могу отпустить по домам запасных. Железнодорожные батальоны ненадежны. А больше ничего не могу. И не берусь!

— Но эти части подчинены лично Семену Романовичу?

— Инженер-генерал-майор Аннинский, — ответил Алябьев, — тоже мало надежен. Но ему не скажешь! А солдату можно сказать: «Кругом! И езжай к своей бабе — на печку!» Запасные, князь, сплошь из мастеровых. Отбывали работы в депо! Теперь вам понятно, откуда идет эта зараза? И почему они, именно они, менее всего надежны?

Сергей Яковлевич согласился, что это так, и — спросил:

— Не можете ли вы, полковник, своей властью запретить солдатам посещение митингов? (Алябьев долго не отвечал.) Можете или не можете? — снова настоятельно спросил его Мышецкий.