На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Медленно двигалась очередь. Близок уже и стол записи на прием к Столыпину; за столом восседает массивная фигура генерала Замятнина. Генерал спрашивал, по какому делу решили беспокоить премьера, и большинство ответов просителям звучало так:

— Это к министру юстиции, запишите адрес!

И бабы отходили.

Наконец Сергей Яковлевич уперся животом в стол:

— Князь Мышецкий, бывший уренский губернатор… — Замятин поднял лицо.

— Князь? — удивился. — Где же вы были? Петр Аркадьевич неоднократно справлялся о вашем сиятельстве…

— Запишите и меня, пожалуйста, — попросил Мышецкий.

— Да что тут записывать! — вскочил Замятнин. — Сразу доложу.

За спиной Мышецкого раздался недовольный гвалт просителей:

— Опять уходит… Конечно, они — бары, их завсегда без очереди, а нам — стой… Вот жизнь проклятая, измаялись!

Замятнин вскоре появился, сияющий:

— Князь, его высокопревосходительство просят вас подняться прямо наверх. Петр Аркадьевич вас ждет…

И кто-то завистливо провыл Мышецкому в спину:

— Ы-ы-ы, у-у-у… Ай, не толкайтесь, а то я тоже толкну!

На площадке витой и скрипучей лестницы Сергей Яковлевич остановился возле круглого окна. Постоял, смиряя дыхание. Было видно, как вдоль березовой аллеи бредут в сторону пристани цветные платочки. И по их сугорбым спинам, по вяло брошенным вдоль бедер рукам было понятно: жди — год, два… десять лет. А то и больше! Пиши письма, рассылай носки и варежки по Сибири…

И невзирая на чужое горе, окружавшее их, весело играли, катая серсо, дети премьера Столыпина: сынок и две дочери, одна — почти девушка, невеста. Гувернантка подхватывала серсо, сильно пускала его по лужайке — «винтом», чтобы вернулось обратно.

— На тя, господи, уповахом, — перекрестился Мышецкий…

Столыпин сильно изменился: борода уже в серебре, лицо желто-изможденное, как у больного, синие круги под глазами, глубоко запавшими внутрь, под самые лобные кости. И все такая же цепкая хватка его руки — словно клещами сжал, торопливо заговорил:

— О-о, вот вы-то, князь, и нужны мне… Необходимы!

И, увлекая Мышецкого в комнаты, горячо толковал:

— Пора внести ясность в сумбур нашей аграрной политики. Слабый и вечно пьяный мужик должен вымереть сам по себе. А богатый и трезвый — поднять Русь! Деревня обезлюдела, всяк мужик спешит в город, хоть дерьмо на тачке возить, только бы не нищенствовать в деревне. А здесь, в городах, его уже поджидают агитаторы, которые быстро делают из любого дурака революционера. Теперь этого не будет. Все должно измениться, князь!

Столыпин провел Мышецкого в пустынную комнату, где перед раскрытыми окнами стояли, прислоненные к стене, стулья на трех ножках, в полу зияли громадные щели. А стол, крытый дешевой каламянковой скатертью, совсем завалился на бок, падая.

— Садитесь, — пригласил князя премьер. — Только прошу осторожнее. Я-то уже привык сидеть как на вулкане…

Заглянула полная рослая дама, и Столыпин сказал ей:

— Лили, а вот князь Мышецкий, о котором я тебе не раз говорил. Помнишь? Это человек, который еще тогда, когда меня гнали отовсюду в шею, поддерживал мою программу обновления России…

— Ольга Борисовна, — сказал Мышецкий, — ваш Петр Аркадьевич склонен преувеличивать мои заслуги. Но положение в стране…

— Ужасно, ужасно, — заговорила мадам Столыпина, — вы, князь, даже не представляете, как ужасно! — И отчетливо кивнула мужу, уходя: — Надеюсь, князь останется у нас обедать?

Жена премьера удалилась, и Сергей Яковлевич решил внести некоторые поправки в столь любезный прием, оказанный ему. Он достал расписку великого человека — самого Феди Щенятьева:

— Прочтите, Петр Аркадьеьич, каково мое истинное положение…

Столыпин схватил записку. Вчитался. И разорвал ее тут же в клочья. Громко хохотал, сидя на стуле, который имел три ножки.

— Да это же чепуха, князь! — хлопнул он себя по коленям. — Ну, да! Согласен: власть на местах отступила перед натиском революции! Ну, да! А как было ей не отступить, если революция наседала? — Столыпин сжал руку в кулачок и крепко трахнул по столу, который тут же свалился, едва успели подхватить. — Не только там у вас, но и здесь, в Петербурге, власть пятилась… Но теперь, слава богу, мы их не боимся. Первой забастовкой, очень умно поставленной, рабочие добились от нас многого. Вторая была уже непонятна массам, вызванная к жизни по указке сверху. Третья же закончилась разгромом и разложением… Наша задача — единение вокруг знамени, а знамя у нас может быть одно: монарх! И вокруг него, как и в древности, должна сплотиться великая, мудрая Русь!

Столыпин, выкинув руку, показал на окно, в котором виднелись головы его девочек в шляпах и лентах.

— Земля! — весело сказал премьер. — Земля, обработанная богатым русским фермером, окажет нам услугу. Она обогатит нас и примирит смуты. Но пока земля бедная, мы должны примирить отечество не плугом, а мечом… Выбросьте перчатки, князь! Ни о чем не думайте… Только — верьте! Голая рука сжимает меч…