На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

— На меховом аукционе, — сказал фон Гувениус, — я представляю интересы великой Германии и моего фюрера…

Сергей Яковлевич только что пришел из магазина. Растерянно свалил на стол хлебный батон, кулечек с сахаром, текло на клеенку из-под жирной селедки. Фон Гувениус оценил на глаз скудость княжеского ужина, и был настолько глуп, что заметил это вслух:

— Я думал, — сказал он, — вы, при ваших блестящих способностях, достигли при большевиках больших чинов?

Сергей Яковлевич ответил ему по-немецки:

— Но я же не представляю Россию в той степени, в какой фюрер поручает вам представлять интересы великой Германии…

Однако фон Гувениус, лоснясь воротником шубы, продолжал говорить по-русски, и Сергей Яковлевич был удивлен отчасти:

— Вы раньше, Пауль Иванович, едва-едва могли разговаривать по-русски. А теперь, живя в Германии, вдали от России, вы говорите отлично… Откуда у вас это?

— Видите ли, князь, — отвечал ему фон Гувениус, польщенный, — изучение России и всего русского вменено мне в обязанность перед фюрером. У великой Германии будущего есть свои, особые, интересы в России, и эти две великие страны в недалеком времени будут связаны кровно!

Потом фон Гувениус заговорил о другом: об Алисе Готлибовне, которая долго страдала за разрыв, пока не вышла замуж.

— Очень почтенный человек, один испанский комиссионер, и теперь она проживает с ним постоянно в Марокко…

— А мой сын? — спросил Мышецкий.

— Ваш сын по-прежнему владеет имением в Баусском уезде Латвии, и правительство Ульманиса оказывает ему полное доверие, как местному патриоту. Бурхард или Афанасий (как вам угодно, князь) окончил военную школу в Потсдаме, и ныне состоит офицером запаса…

— В Латвии? — спросил Мышецкий.

— Как вы могли подумать? Конечно же, в Германии!

— Он же русский, — смутился Сергей Яковлевич. — Мог бы быть и умнее. В его-то годы… Русский! Причем здесь Германия?

И тогда фон Гувениус сказал ему так:

— Вы, князь, плохо знаете нашего фюрера.

— Я его совсем не знаю… Что он мне?

— А он, ваш великий друг и учитель, всегда с большим уважением отзывается о многострадальном русском народе…

— У него свой народ страдает изрядно! — ответил Мышецкий. — И вы, Пауль Иванович, все-таки плохо изучили русский язык…

Фон Гувениус понял эту фразу дословно, не вдумываясь в нее:

— Разве у меня нечистый выговор? — напрягся он во внимании.

— Вы сказали: «кровные» интересы Германии, — продолжил Мышецкий. — Боюсь, как бы они не обернулись кровавыми.

— Ну-у, — протянул фон Гувениус, обидясь, — вы, князь, всегда отличались неуместным германофобством. Однако, вот ваш великий вождь Сталин тяготеет как раз к германскому миру. Новый порядок в России — так, мы его признали, но вы должны будете признать и новый порядок в Европе…

Фон Гувениус вдруг встал и взялся за ручку дверей:

— Почему это у вас? — спросил он. — Разве вы не сдали?

— Что сдать? — растерялся Мышецкий.

— Как что? Вот эту ручку от дверей.

— Зачем?

— Она же медная… Германия закупает у вас цветные металлы, и… Куда же смотрят пионерские организации, это их обязанность собирать цветной металлолом… Неужели вам не объявляли?

В комнате Мышецкого запахло «новым порядком в Европе».

Только было он собрался выставлять прочь «саранчу» фон Гувениуса, как вдруг — пшик! — погас свет в квартире. Загалдели из коридора соседки:

— Пробки, язви их… Эй, мужики! Давай с лестницей…

— Обычно, — сказал Мышецкий, — этим занимаюсь я…

Маленький, сытый и вредный, фон Гувениус пропал в темноте.

Вскоре, перешагнув границы, Красная Армия начала освобождение прибалтийских народов. Для Мышецкого присоединение Латвии к СССР означало возможность повидать сына. Все-таки, что ни говори, а это — его поросль, пусть его зовут Бурхардом, но для него-то он по-прежнему — Афанасий, выкормленный мощною грудью русской Саны.

Но тут Гитлер бросил клич ко всем прибалтийским немцам, и немцы покорно, как стадо, отплыли на кораблях в Германию. Вместе с ними покинул Прибалтику и сын Сергея Яковлевича. А там, на берлинском плацу, бывших русских дворян сбили в железные колонны вермахта. «Хайль Гитлер!» — кричали все эти люди в касках, все эти Фелькерзамы, Фитингофы, Будберги, Ливены и Гролусы.

Вместе с ними кричал и Бурхард-Адольф фон Мышецков.

Из этих людей была создана страшная дивизия «Викинг», и о том, каковы были эти молодчики, надо спросить у Отто Скорцени, который с помощью прибалтийских немцев совершал свои кровавые репрессии и расправы… И оборвалась самая последняя ниточка с прошлым!

Но пока все тихо. И воздают хвалу на концах Европы: на западе — Гитлеру, фюреру, на востоке — Сталину, вождю всех народов. Это были роковые для нас годы…

Долго звонил кто-то с лестницы. На пороге стоял человек, изможденный и старый, в ватнике и с мешком на плече.

— Меня… выпустили, — сказал Сабанеев. — Война…

Сергей Яковлевич угощал адмирала, чем мог. Говорил:

— А вот где Елизавета Васильевна — не знаю. Может, она уже эвакуировалась? Что будете делать ныне, Асафий Николаевич?

Адмирал-миноносник ломал в жестких пальцах хлеб, рвал и тискал хлебную мякоть на обескровленных деснах. И текли его слезы.