На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

— Видишь, — показал ему Мышецкий. — Вон, вскочил из-за стола, даму оставил… Знаешь, он как раз и есть тот, кто изобрел чайник с ручкой! Поди же, Андрюша, как самоварный король, и докажи ему, откуда лучше чай пить — из самовара или… Ну, конечно же, не из чайника! Иди же…

Андрюша нагнал Штромберга уже в дверях. И сразу замелькали в воздухе руки и ноги. Белые панталоны зубатовца болтались штрипками. Будущий гласный вышибал Штромберга по всем правилам Купеческого клуба. Месть за электрический чайник была ужасной!.. Будущее должно принадлежать самовару! Это же ясно и так. Но этого не могли понять французы, и Мышецкому пришлось взять слово.

— Честные граждане, — сказал он, позвякав бокалом, — разве вы не узнаете своих русских союзников? В России, как известно, отсутствуют элементарные принципы свободы, которой вы, французы, имеете право гордиться. Потому-то, чтобы разрешить спорные вопросы, русские и выезжают за границу… Не надо мешать им!

Вскоре Андрюша вернулся: без манжет, манишка на шее перекручена в жгут, а под глазом — аппетитная посишоха.

— Я же говорил… — сказал он, непонятно к чему.

Повиливая жалкими фасолинами бедер, «змейка» вдруг выросла возле их стола, блестя чешуей, и Мышецкий стал прощаться:

— Я оставляю вас, дети мои. Андрюша, теперь ты можешь пить даже пиво. Больше ничего ей не давай — все получила!..

Утром долго скреблись в дверь, прося, чтобы впустили. Конечно, это был Андрюша, чудо-ребенок и прочее.

— Иди, иди, поросенок, — впустил его Мышецкий.

— А что делать? — взгрустнул Андрюша. — Отправь телеграммку.

— Неужто чист?

— Аки голубь.

— Ну, пиши. Отправлю!

Андрюша сочинил так, жалостливо: «Из тюрьмы выпустили, срочно сажают в другую. Высылай на Марсель на великое дело свободы. Не скупись, привезу подарки». Прочел вслух и спросил:

— Добавить ли чего?

— Добавь: «Крепко целую…»

Отправил. Морем князь отплыл в Алжир.

2

Никаких следов Иконникова с Алисой не отыскал и вернулся обратно в Европу. Разноцветные огни Ниццы наплывали из ночи, уже доносилась музыка прибрежных шантанов, и все тише становился ликующий ропот моря. Думалось в этот момент как-то особенно чисто и ясно: «Все это — лишнее, и надо ехать обратно в Россию, сам от себя не убежишь… Будь что будет!»

Пароход прибыл как раз к отходу последнего поезда в Монте-Карло, где возле рулетки всегда можно встретить дорогих соотечественников, и Сергей Яковлевич пересел с палубы в вагон. К нему сразу подошел итальянец-проводник. Сказал:

— Всего пять франков, и кое-что узнаете о себе. Поверьте, я служу на этой дороге давно и научился угадывать людей…

Мышецкий, чтобы отвязаться, дал ему монету.

— Ставьте! — посоветовал проводник. — Ставьте на двадцать восемь с уменьшением на семерку.

— Спасибо. Но я не играю…

Выходя из поезда в Монте-Карло, Сергей Яковлевич случайно обратил внимание на номер вагона — двести восемьдесят семь: весьма показательно! Но играть он действительно не собирался. Никогда не был охотником, а тем более — игроком. Карты попросту презирал.

И вот он — «Рулетенбург», воспетый в России Достоевским и Дершуа! Сколько здесь разорено русских мужиков, разграблено деревень и спущено с молотка родовых имений! Особенно вот в такие сезоны «бояр-рюсс», когда бедную Россию заметало снегами. А здесь цветут пальмы… Теперь уже не продашь мужиков, да и усадебки стоят в тени заброшенных парков, заколоченные досками. Полусгнившие, таинственные! Но «бояр-рюсс» еще живы. Еще рвут с пальцев последний перстенек дедушки, еще вынимают из ушей бабушкины бриллианты…

И кружится шарик: вжик — мимо!

Сергей Яковлевич не успел оглядеться, как подошла к нему тверская землячка — баронесса Мальтиц, с глазами, выпученными от застарелой базедовой болезни.

— Евпраксия Федоровна! — обрадовался ей Мышецкий.

Женщина повлекла его за собой, туда, где крутилась рулетка.

— Я взяла слишком высоко, — шептала она страстно, как шепчут слова любви. — Поставила сразу на пятьдесят шесть, и все уже мне ясно…

— Помилуйте, Евпраксия Федоровна, — упирался Сергей Яковлевич. — Я не имею никакой охоты играть…

Тяжело дыша больными легкими, женщина его убеждала:

— Ставьте, ставьте! Я знаю: сейчас-то и начнется…

Она подтолкнула Мышецкого к столу, злобно выкрикнув за него первую цифру — тридцать пять.

— Banko, — был вынужден согласиться Мышецкий. Мальтиц из-за спины проследила за первым проигрышем князя.

— Еще ниже — на семь! — И со стоном куда-то отошла…

Сергей Яковлевич очутился в положении болвана: все на него смотрели, выжидая. Для начала пошелестел стофранковой бумажкой. Быстро прикинул: тридцать пять минус семь — двадцать восемь. И получилась та самая цифра, на которую советовал ставить и проводник. Забавно! Мышецкий поставил на двадцать восемь, и шарик, долго кружась, пошел на выигрышный круг. «Жммух!» — лопатка крепье, придвинула к нему первую горку кредиток и золота. Чья-то холеная рука, из-под локтя князя, уже забралась в эту вожделенную груду, и спазматически были скорчены вороватые бледные пальцы. Сергей Яковлевич больно треснул по этой лапе, даже не оглянувшись — кто этот наглец.