На закат от Мангазеи [СИ]

— Не думаю. Мертвецки пьяным на такие дела не ходят. Но возможно его авторитет подорван у собственных людей, и они делают что хотят. А значит он не может исполнять свои обязанности.

— Он их давно не исполняет, — буркнул Троекуров.

Старший воевода был сед, широк в кости, ходил переваливаясь, как подбитая утка. Одет он был в старый персидский халат, расшитый потускневшими сказочными существами и подбитый изнутри свежим соболиным мехом. Халат лоснился на локтях, был неоднократно штопан и производил странное впечатление в сочетании с огромным золотым перстнем на левой руке. Троекуров был человеком далеко не бедным и такие халаты мог менять каждый год. Подарок покойницы жены? Или память о далекой юности, когда ходил на юг в посольстве? Или наивный посыл приезжему дьяку, мол, вот мы здесь какие бедные, ни копейки государевых денег не берем, все до дыр донашиваем? Тогда зачем золотой перстень?

— Я поговорю с Кокаревым. Но меня не за этим сюда прислали.

— Да, — Троекуров отошел обратно к столу, где были разложены бумаги, карты и где еще нераспечатанным лежала привезенная Макариным из Москвы грамота. — Конечно. Я тебя не тороплю, дьяк. Твое дело прежде всего.

Он повертел в руках грамоту.

— Хотя я и не понимаю, зачем ради какого-то каравана присылать сюда дьяка Разбойного Приказа… — Он присмотрелся к печати. — Мне этот караван еще при его сборе много крови попортил. Веришь ли, перекрестился, когда услышал о его пропаже. Все к этому шло.

— Почему?

— Да не бери в голову. Слухи какие-то, сказки. Будто бы Варза притащил что-то из лесов такое, из-за чего рядом с караваном после заката опасно было находиться. Какое-то колдовство. Люди боялись за ворота выйти. Пара детей пропала. По ночам в ту сторону вообще никто не ходил. А однажды от того холма, где они караван собирали, вдруг такой вой донесся… Сам слышал. Незадолго до восхода, темно еще было. Вышел во двор до ветру, а тут… В общем жутко. — Троекуров тряхнул головой. — Ладно. Глупости все это. Наверное, это больной волк был. Да и слухам со сказками тоже веры никакой. Тут у нас поморцев много в то лето было, они любят по вечерам жуть наводить рассказами. Я так решил, что Варза с компанией сами эти слухи специально распускали. Чтобы никто к каравану не совался. Даже самому стало интересно, пошел к ним. Не ночью конечно.

— И что?

— Да ничего. Караван как караван. Три малых коча, набитые пушниной. Ящики какие-то с добром. Ничего особенного. Люди вот только…

Троекуров замялся, поколупал печать.

— Что люди?

— Варза нанял для охраны откровенных головорезов. Я таких даже на Дону в свое время не видел. Какие-то оборванцы с промыслов, казаки непонятные, наемные вогулы в шкурах. Сборная солянка, где каждый соседу глотку перегрызет и даже не задумается. Я его еще спрашиваю тогда, Варзу, а ты, купец, не боишься с такой командой в поход идти? Он только посмеялся. Сказал, как раз с такими не боится. В общем, ты считай как хочешь, но эти его охранники караван и грабанули. Добычу по вогульским городкам запрятали, а сам Варза уже давно рыб кормит. Вот такое мое, дьяк, мнение.

Троекуров продолжал мять в руке письмо и до Макарина вдруг дошло, что воевода не хочет его вскрывать. То ли боится, то ли хочет прочесть в одиночестве, то ли еще что.

— Кстати, один из варзовских охранников мне до сих пор помнится. Здоровенный мосластый детина. Рожа длинная, заросшая, глаза водянистые на выкате, в драке однажды пятерых рыбаков изувечил в одиночку. Стрелял, говорят, без промаха, саблей лучше крымчака махал. Рассказывали, что был стрельцом у самозванца, но что-то с кем-то не поделил и подался сюда. Варза его назначил кем-то вроде начальника над своей охраной. Мы его Хоэром звали.

— Как?

— Хоэром. Он шибко девок любил, и как схватит какую, так и приговаривает «пошли со мной, хоэр, хорошо будет, хоэр». Вроде как рыгает так или ругается. Вот его Хоэром и прозвали.

Макарин долго молчал, переваривая информацию. То, что с караваном в качестве главного охранника ушел некто, употреблявший слово «хоэр», меняло разом всю картину, делая ее слишком невероятной. Даже невероятнее колдовства и жуткого воя на рассвете.

— Ты уверен, что этот детина говорил именно «хоэр»? Может похожие слова есть у здешних дикарей? Или поморцев?

Троекуров замялся.

— Да не знаю. Вроде «хоэр». Может и нет. А это что, важно?

— Может и нет, — повторил за ним Макарин. — Ты, воевода, скоро из государевой грамоты мятую тряпку сделаешь. Если хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Мешать не буду.

Троекуров натужно рассмеялся.

— Да нет. Не думаю, что там тайну какую не для твоих глаз написали.

Он сломал печать и развернул плотную бумагу. Руки у него мелко дрожали. Макарин наблюдал, как он читает и как меняется выражение его багрового лица в мелких трещинах и темных пятнах. Когда воевода добрался до конца, весь его бугристый лоб покрывали бисеринки пота.

— Значит так… — Наконец произнес Троекуров. — Так… Все как я и думал. Дело, дьяк, серьезное. Если что пойдет неправильно, и ты головы не сносишь.

Он протянул Макарину письмо.