На Западном фронте без перемен

Нам просто необходимо относиться к своему положению с возможно меньшей серьезностью. И мы всегда пользуемся случаем отвлечься, потому-то кошмар вплотную, без перехода соседствует с глупой чепухой. Иначе никак нельзя, вот мы и кидаемся во всякие несуразности. И сейчас с пылким усердием создаем идиллию – конечно же, идиллию жратвы и сна.

Первым делом выстилаем погреб матрасами, которые притаскиваем из домов. Солдатская задница не прочь посидеть на мягком. Только посередине пол остается свободным. Потом организуем себе одеяла и перины, роскошные и мягкие. Такого добра в деревне вполне хватает. Мы с Альбертом находим разборную кровать красного дерева, с пологом из голубого шелка и кружевным покрывалом. При транспортировке потеем как бобики, но не бросать же этакое сокровище, тем более что в ближайшие дни его наверняка раздолбают снаряды.

Вместе с Качем я совершаю небольшой патрульный обход домов. Вскоре уже добыты дюжина яиц и два фунта довольно свежего сливочного масла. Внезапно в одной из комнат раздается грохот, железная печка летит мимо сквозь стену, а в метре от нас пробивает вторую стену и исчезает. Две дыры. Печка из дома напротив, куда угодил снаряд.

– Подфартило, – ухмыляется Кач, и мы продолжаем обход. Внезапно оба разом навостряем уши и припускаем бегом. Через минуту стоим как завороженные: в маленьком хлеву копошатся два живых поросенка. Мы протираем глаза, осторожно смотрим снова: они и вправду все еще там. Трогаем – без сомнения, две настоящие живые свинки.

Попируем на славу. Шагах в пятидесяти от нашего блиндажа стоит домишко, где квартировали офицеры. На кухне там огромная плита с двумя решетками-жаровнями, сковородками, кастрюлями и чугунками. Все на месте, в сарае даже огромное количество чурок для топки – поистине не дом, а сказка.

Двое наших с утра в полях, ищут картошку, морковь и молодой горошек. Мы ведь богачи и плюем на консервы со склада, нам подавай свеженькое. В кладовке уже припасены два кочана цветной капусты.

Поросята забиты. Это Кач взял на себя. К жаркому решено приготовить картофельные оладьи. Правда, терок не нашлось. Но мы и тут быстро выходим из положения. Гвоздями пробиваем побольше дырок в железных крышках – вот тебе и терки. Трое надевают толстые перчатки, чтобы теркой не ободрать пальцы, двое чистят картошку, работа кипит.

Кач надзирает за поросятами, морковью, горошком и цветной капустой. Для капусты даже сочинил белый соус. Я пеку оладьи. По четыре штуки за раз. Через десять минут уже смекаю, как надо орудовать сковородкой, чтобы румяные с одного боку оладьи взлетели в воздух, перевернулись и упали на сковородку другой стороной. Поросята жарятся целиком. Все стоят вокруг них, словно вокруг алтаря.

Тем временем пришли гости, двое связистов, которых мы в порыве щедрости приглашаем на пирушку. Они сидят в гостиной, за пианино. Один играет, второй поет «На Везере». Поет задушевно, правда с саксонским выговором. И все же песня трогает нас, пока мы у плиты стряпаем все эти разносолы.

Мало-помалу мы замечаем, что вражеский артобстрел набирает силу. Аэростаты засекли дым из нашей трубы, и на нас стягивают огонь. Стреляют малокалиберными осколочными снарядами, чертовски коварными: они оставляют маленькие воронки, однако осколки рассеиваются понизу и далеко. Свистят они все ближе, но нельзя же бросить еду на произвол судьбы. А противник, сволочь, пристреливается. Несколько осколков залетают поверху в кухонное окно. Жаркое скоро будет готово. Правда, печь оладьи теперь трудновато. Снаряды ложатся так близко, что осколки то и дело бьются о стену дома и летят в окна. Каждый раз, слыша нарастающий свист, я вместе со сковородой и оладьями приседаю и прячусь у стены под окном. Потом выпрямляюсь, пеку дальше.

Саксонцы перестают играть, осколок продырявил пианино. Мы тоже потихоньку закругляемся со стряпней и организуем отступление. После очередного разрыва двое с овощными горшками бегом одолевают пятидесятиметровку до блиндажа. Мы видим, как они исчезают в подвале.

Следующий выстрел. Все пригибаются, потом двое, каждый с кофейником первоклассного натурального кофе, устремляются вперед и до следующего разрыва успевают юркнуть в блиндаж.

Теперь Кач и Кропп подхватывают шедевр – большущую сковороду с румяными поросятами. Вой, приседание – и они мчатся через пятьдесят метров открытого пространства.

Я как раз допекаю последние четыре оладьи, причем дважды вынужден пригибаться, но в конце концов эти четыре оладушка лишними не будут, вдобавок я их просто обожаю.

И вот я с подносом, на котором высится гора оладий, протискиваюсь за дверь. Свист, грохот – и я бегу во весь дух, обеими руками прижимая поднос к груди. Я уже почти на месте, когда вновь слышится нарастающий свист, мчусь как лось, на полном ходу огибаю бетонную стенку, осколки хлещут по бетону, я съезжаю вниз по лестнице, локти разбиты, но я не потерял ни единого оладушка и поднос не опрокинул.