На Западном фронте без перемен

В два часа садимся обедать. Трапеза продолжается до шести. До половины седьмого пьем кофе – офицерский, со склада – и курим офицерские сигары и сигареты, тоже со склада. В полседьмого приступаем к ужину. В десять выбрасываем за дверь поросячьи кости. Затем угощаемся коньяком и ромом, опять-таки с благословенного провиантского склада, и снова курим длинные, толстые сигары с опояской. Тьяден считает, что недостает только одного: девиц из офицерского борделя.

Поздно вечером мы слышим мяуканье. У входа сидит серый котенок. Мы приманиваем его, кормим. За этим занятием снова приходит аппетит. Жуя, укладываемся спать.

Однако ночью нам приходится худо. Мы переели. Парной молочный поросенок бьет по кишечнику. В блиндаже бесконечные хождения взад-назад. Двое-трое постоянно сидят на улице, спустив штаны и бранясь. Я сам девять раз путешествую туда и обратно. К четырем часам ночи ставим рекорд: все одиннадцать человек, караул и гости, сидят на улице.

Горящие дома как факелы в темноте. С ревом летят снаряды, грохочут разрывы. Колонны подвоза боеприпасов мчатся по дороге. Провиантский склад с одной стороны разбит. Словно пчелиный рой, там, несмотря на град осколков, толпятся шоферы, воруют хлеб. Мы им не препятствуем. Попробуй мы что-нибудь сказать, нам только намнут бока. Поэтому мы действуем иначе. Заявляем, что мы здешняя охрана, а поскольку знаем, что и как, предлагаем им консервы в обмен на вещи, которых нам недостает. Какая разница, вскоре все и так разнесут в клочья. Для себя мы берем со склада шоколад и поедаем целыми плитками. По словам Кача, шоколад помогает от слишком торопливого живота…

Почти две недели проходит за едой, питьем и бездельем. Никто нам не мешает. Снаряды мало-помалу стирают деревню с лица земли, а мы ведем счастливую жизнь. Пока цела хотя бы часть провиантского склада, нам все едино, мы мечтаем дождаться здесь конца войны.

Тьяден до того избаловался, что докуривает сигары лишь до половины. И чванливо твердит, он, мол, так привык. Кач тоже здорово повеселел. По утрам он первым делом восклицает:

– Эмиль, подайте икру и кофе!

У нас вообще принято на диво тонкое обращение, всяк считает другого своим денщиком, выкает его и дает поручения.

– Кропп, у меня чешется подошва, будьте любезны, изловите эту вошь. – С такими словами Леер, точно актриса, вытягивает ногу, и Альберт, схватив его за щиколотку, волочет вверх по лестнице.

– Тьяден!

– Чего?

– Вольно, Тьяден! Кстати, отвечать надлежит не «чего?», а «слушаюсь». Итак, Тьяден!

Тьяден снова отправляется на гастроли к Гёцу фон Берлихингену, с которым он определенно на короткой ноге.

Еще через восемь дней мы получаем приказ уходить. Роскошной жизни конец. Два больших грузовика забирают нас. Кузова доверху нагружены досками. Но поверх досок мы с Альбертом пристраиваем свою кровать с шелковым голубым пологом, матрасами и двумя кружевными покрывалами. В изголовье для каждого лежит мешок с отменной провизией. Мы нет-нет да и ощупываем их, и жесткие копченые колбасы, банки с ливерным паштетом, консервы, коробки с сигарами наполняют наши сердца ликованием. Такой мешок есть у каждого из нас.

Кроме того, мы с Кроппом спасли еще два красных плюшевых кресла. Они стоят на кровати, и мы развалясь восседаем в них, точно в театральной ложе. Над нами раздувается шелковый полог-покрывало. В зубах у нас длинные сигары. И оба с высоты обозреваем окрестности.

Между нами стоит птичья клетка, которую мы разыскали для котенка. Взяли его с собой, он лежит возле миски с мясом и мурлычет.

Машины медленно катят по дороге. Мы поём. Позади, в теперь уже полностью покинутой деревне, рвутся снаряды, выбивая фонтаны земли и обломков.

Несколько дней спустя мы выступаем – приказано очистить населенный пункт. По дороге нам встречаются выселенные обитатели. В тачках, детских колясках, а то и просто на горбу они тащат свои пожитки. Спины согнуты, на лицах печаль, отчаяние, спешка и покорность. Дети цепляются за руки матерей, иногда девочка постарше ведет малышей, которые, то и дело оглядываясь, плетутся вперед. Некоторые прижимают к себе жалких кукол. Проходя мимо нас, все молчат.

Мы пока что шагаем походной колонной, ведь французы не станут обстреливать деревню, где находятся их соотечественники. Но через считаные минуты воздух оглашается воем, земля дрожит, слышны крики – снаряд разнес хвост колонны. Мы бросаемся врассыпную, падаем наземь, и тотчас же я чувствую, как уходит напряжение, которое обычно под огнем заставляет меня инстинктивно действовать правильным образом; мысль «Тебе конец!» возникает в мозгу вместе с жутким удушливым страхом, а в следующий миг по левой ноге словно ударяют хлыстом. Я слышу крик Альберта, он рядом со мной.

– Вставай, Альберт, бежим! – ору я, ведь мы лежим на открытом месте, без всякой защиты.