На заработках

— Не надо, не надо. Не про васъ рѣчь, — отвѣтилъ прикащикъ, окинулъ подозрительнымъ взоромъ Лукерью и сказалъ:- А вотъ ты, питерская стрекоза въ серьгахъ, покажи паспортъ. У такихъ новомодныхъ дамъ не всегда бываетъ.

Лукерья вспыхнула, но тотчасъ-же полѣзла къ себѣ въ чулокъ и вынула оттуда изъ-за подвязки замасленный паспортъ и подала прикащику, говоря:

— Сдѣлай, братъ, одолженіе, голубчикъ. Паспортъ у насъ завсегда есть.

Прикащикъ посмотрѣлъ на паспортъ и тотчасъ-же возвратилъ его.

— Ну, и ты можешь остаться. Спи въ волю.

Получивъ разсчетъ, Лукерья тотчасъ-же отдала Акулинѣ восемь копѣекъ долгу, но отъ участія въ складчинѣ на ужинъ отказалась и, позвякивая мѣдяками, отправилась съ тряпичнаго двора на улицу. Демянскія бабы, Акулина и Арина ужинали въ компаніи при томъ-же порядкѣ, какъ и обѣдали. Когда онѣ кончили ужинъ, Лукерьи еще не было. Смеркалось. Въ хозяйскомъ домѣ замелькали уже огни. Походивъ безцѣльно по двору, посидѣвъ на бревнахъ, женщины стали собираться на ночлегъ. Когда онѣ пришли въ сарай и улеглись спать, Лукерья все еще не возвращалась.

— Пропала наша модница-то, — сказала про Лукерью Анфиса, позѣвывая и свертываясь калачикомъ, чтобы подтянуть подъ юбку начинавшія зябнуть ноги.

— Да поди, въ кабакѣ сидитъ. Двѣнадцать-то копѣекъ зашевелились у ней — вотъ и надо имъ протереть глаза. Пьющая бабенка, это сейчасъ видно, — отвѣчала какая-то демянская баба, — Съ чего у ней синякъ-то во весь глазъ? Прямо пьяная на какой-нибудь уголъ налетѣла да и задумала его съ мѣста сдвинуть.

— И полно, дѣвушки, вамъ языки-то точить! Не осуждайте. Бѣдная она, остановила женщинъ Акулина. — Осуждать грѣхъ. — У ней вонъ даже полотенчика нѣтъ, чтобы лицо послѣ умывки обтереть.

— Оттого и полотенца нѣтъ, что пьющая. Пропила.

Въ сараѣ уже всѣ спали, похрапывали и посвистывали носомъ, когда вернулась Лукерья. Только Акулина не спала и слышала, какъ вошла Лукерья. Вошла она замѣтно нетвердыми шагами, на что-то наткнулась и выругалась. Акулина замѣтила, что въ рукѣ ея была зажженная папироска.

— Акуль… А Акуль… Гдѣ ты растянулась? Откликнись… — проговорила Лукерья пьянымъ голосомъ.

Акулина притворилась спящей и не отвѣчала. Лукерья опять выругалась, тихонько замурлыкала какую-то пѣсню, но языкъ Лукерьи заплетался. Она плюнула, пыхнула еще разъ папироской и стала опускаться на полъ.

— Акуль… Да неужто ты дрыхнешь? А я тебѣ какое происшествіе хотѣла…

Отвѣта не послѣдовало и Лукерья умолкла. Черезъ минуту и ея храпъ присоединился къ сопѣнью другихъ женщинъ.

XXXIII

Мартовскія ночи въ Петербургѣ бываютъ всегда очень холодныя. Большинство спавшихъ въ сараѣ деревенскихъ женщинъ, кромѣ коротенькихъ душегрѣекъ да сермяжныхъ армяковъ, никакой другой теплой одежды не имѣло. Полушубки были только у Анфисы да еще у другой демянской женщины, но и то съ протертой овчиной, дырявые. У Лукерьи-же ничего не было, кромѣ ветхой драповой кофточки и такого же ветхаго байковаго платка. Сарай былъ изъ барочнаго лѣса, да къ тому-же и съ не вполнѣ припертыми дверьми. Спать было холодно. Женщины подтягивали подъ себя ноги, прикрывались чѣмъ только было можно, лежали въ плотную другъ къ дружкѣ чтобы было сколько нибудь теплѣе, но все-таки то и дѣло просыпались отъ холоду. Подъ утро нѣкоторыя изъ нихъ попробовали улечься между мѣшками и кулями съ разсортированными уже тряпками, наваливая на ноги мѣшки, но и это плохо согрѣвало. Подниматься онѣ начали ранѣе обыкновеннаго, едва только еще свѣтъ забрезжился. На дворѣ стоялъ морозный утренникъ. Доски и разный хламъ на дворѣ были подернуты бѣлымъ инеемъ. Какая-то лихорадочная дрожь обхватывала все тѣло.

— Фу, дѣвушки! Совсѣмъ цыганскій потъ пробираетъ, сказала Акулина, еле попадая зубъ на зубъ.

Вся посинѣвшая, дрожала отъ холода и Арина. Отъ холоду всѣ начали размахивать руками, приплясывать, чтобы хоть сколько нибудь согрѣться. Лукерья еще спала, забравшись совсѣмъ подъ мѣшки съ тряпками, и оттуда торчала только ея голая нога, обутая въ дырявый сапогъ.

Анфиса взглянула на нее и сказала:

— Насдавала вчера въ себя на каменку, такъ вотъ и спитъ. А сильно, дѣвушки, она вчера, должно быть, хвативши пришла. Ночью я проснулась. Что, думаю, на меня это виномъ, словно изъ кабака, садитъ, а это она ко мнѣ подъ бокъ подкатилась, да полу моего полушубка на себя и натянула. Вѣдь должна была перелечь я, свѣтики. Очень ужъ я не терплю перегару-то этого самаго.

— А съ меня такъ она прямо армякъ сдернула, да имъ и покрывалась, право слова, разсказывала другая баба. — Свѣтъ-то еле-еле мерцалъ, такъ на силу розыскала я свой армякъ. Подъ мѣшки-то, должно-быть, это она недавно подлѣзла. Лукерья! Чего ты дрыхнешь! Вставай.

— Оставь ее… Пущай проспится, остановила землячку Анфиса.

— Ну, что-жъ, бабоньки, теперь дѣлать? За работу приниматься, что-ли? спрашивала Акулина.

— Да еще рано. Поди, какъ начинать, такъ прикащикъ выдетъ и скомандуетъ, отвѣчали ей. — Чего надсажаться-то.

— Умыться-бы слѣдовало, слышалось гдѣ-то. — Да какъ начнешь умываться холодной водой, такъ еще хуже въ такую стужу продрогнешь.