На заре

— Это верно, — многозначительно поднял палец Молчун. — Чтобы не повторить Мартына Гречку.

Игуменья одобрительно наклонила голову.

— Да, ошибки этого Гречки дорого обошлись нам. Успех нашей борьбы будет зависеть от того, как мы сумеем раскрыть свой замысел перед нашими единомышленниками и в то же время скрыть его от всех остальных. — Она обернулась к Бородуле: — Желательно было бы послушать вас, Игнат Власьевич: какими силами располагают ревком, коммуна?

— Это нас очень интересует, — добавил Полли — Тем более, что у вас в станице новый председатель.

Бородуля встал, расправил усы, кашлянул в кулак:

— Значит, так… После ареста Мартына Гречки в председатели ревкома назначили Корягина, отозванного из Красной Армии. Был он батраком. Это человек с крутым нравом. Прижимает нас, казаков, по всем статьям. Прямо-таки задушил продразверсткой. Партизан и бедноту сколачивает вокруг себя. Пшеницу хоть и не прячь, все равно донесут… И управляют городовики!..

— Эх-хе-хе, — тяжко вздохнул отец Фотий. — Истинно: упал гордый дух казаков. Не Кубань, а Содом и Гоморра. Недаром в святом писании сказано, что придет время и пойдет брат на брата…

— Если у вас нет возможности укрыть хлеб от большевиков, то его нужно уничтожать, — заметил Набабов.

— Совершенно верно, — согласился с ним Полли. — Жгите излишки хлеба, высыпайте в Кубань, но не сдавайте противнику…

— Секретарь ревкома Козелков полковым писарем был на действительной, — продолжал Бородуля. — Через него мы можем узнавать о решениях ревкома.

— Сколько же большевиков в станице? — поинтересовался Полли.

— Много! — ответил Бородуля. — Степан Гуня, Василии Норкин, Иван Градов, Логгин Ропот… Да всех не перечесть.

— Вы должны иметь список всех этих лиц, — сказал Набабов. — Это нам потребуется…

Бородуля доложил еще о чоновском отряде, о коммуне…

Потом, вставая, взял слово Андрей. В горящих глазах сотника сквозило недовольство. Опустив руку на стол, он помедлил минуту, потом заговорил:

— Все это хорошо… Но большевиков трудно обмануть… Подозрение может упасть на вас, матушка. Как быть тогда?

— Не упадет, — сказала игуменья. — А если и упадет, то у них будет основания обвинить меня в связи с вами. Я буду играть роль вашей противницы, господа… Уверяю, они голову сломают, но уличить меня не смогут…

— Да, здесь должна быть пущена в ход вся женская хитрость, — поддержал ее Набабов. — Как это… «Под твою милость прибегаем, богородице, дево, молений наших не презри в скорбях, но от бед избави нас, единая чистая и благословенная».

— О, вы в дьяконы годитесь, Кирилл Семенович! — воскликнула игуменья улыбаясь.

— Кстати, у нас в монастыре нет дьякона, — добавил отец Фотий, разводя руками.

— Да, да — подхватила игуменья.

— Нет, на такие дела я не гожусь, матушка, — помотал головой Набабов.

Полли побарабанил пальцами по столу, как бы призывая собеседников вернуться к прерванному разговору, протянул:

— Да… большевики не сидят сложа руки. Нельзя медлить, господа, с созданием повстанческого отряда…

Тут же были названы монахини, которые пойдут вербовать казаков в отряд…

Трижды ударил колокол. Игуменья пригласила собравшихся к трапезе, но казаки отказались от угощения. Они торопились домой.

VI

Набабов снял с себя черкеску и кубанку, повесил на вешалку. Игуменья проводила его и Полли теми же скрытыми ходами в трапезную. Они закрылись в столовой для гостей.

Вошла Соня, смиренно поклонилась. Набабов впился в нее взглядом. Игуменья заметила это.

— Белица[37], принеси обед нам, — распорядилась она, обращаясь к послушнице. — И бутылку коньяка…

Соня снова отвесила поясной поклон.

— Слушаюсь, матушка.

Набабов, проводив ее выцветшими серыми глазами, спросил у игуменьи, из какой семьи эта девушка. Игуменья рассказала о своей келейнице. Набабов удивленно вскинул брови.

— Бежала от родителей? Это чертовски романтично!

— Весьма набожна и послушна… — сказала игуменья. — Целомудренного, кроткого нрава… Очень увлекается священными книгами: ночи просиживает за ними…

— Сколько же ей лет?

— Кажется, девятнадцатый.

— Чудесная пора!.. — восхищенно воскликнул полковник. — Не девушка — цветок! Просто не верится, что она из бедной семьи. Ведь красота и благородные черты присущи только имущим классам. Не так ли, господин Полли?

Американец пожал острыми плечами.

— Иногда и полевые цветы изумляют своей красотой.

— О, нет! — с жаром возразил Набабов. — Не говорите… Красота — это первый признак благородства. А эта девушка какой-то редкостный экземпляр.

На лице игуменьи просияла улыбка…

Из открытого окна были хорошо видны прикубанский лес и поляны. Вдали, на возвышенности, лежала бывшая помещичья усадьба, окутанная сизой дымкой. Игуменья подошла к окну.

— Вот коммуна, — указала она в сторону усадьбы и, печально вздохнув, оперлась на подоконник.

— Совсем близко, — сказал Полли. — Здесь, по-моему, и семи верст не будет.

— Всего шесть верст… — проговорила игуменья надломленным голосом. — Там прошли мое детство, юность…

— Позвольте! — воскликнул Набабов. — Уж не ваш ли отец помещик Меснянкин?

— Да, это мой батюшка, — подтвердила игуменья. — А вы его знаете?