На заре

Лаврентий глядел на него из-под нахмуренных бровей. Острые его усы мелко подрагивали от нервного озноба, но он уже не возражал куму с такой определенностью, как в начале разговора, а только молча посапывал, не зная, что сказать ему — «да» или «нет»; собирался с мыслями. Не мог он в данный момент решить, к какому берегу надо примыкать — к белым или к красным…

— Ой, глядите, хлопцы, чтобы вы не попали впросак! — вмешался в беседу Наумыч. — Беды не миновать вам, ежели спутаетесь с генералами.

— И такое скажете!.. — недовольно бросил Молчун, — Куда уж хуже нашей нынешней беды.

Старик откашлялся, развел руками:

— Не любо — не слушай.

— Как это? — спросил Молчун.

— А так, — вскинул седые брови Наумыч. — Помните, как в восемнадцатом году зачиналась у нас Советская власть?.. Тогда иное было время, да и то из троицкого восстания[29] пшик получился! Большевики всех к стенке поставили. А теперь и вовсе. Так что не дюже верьте генералам. Лучше ни тех ни других не защищайте. Пусть большевикам мешает кто угодно, но только не вы. Держите себя в каблучке, приглядывайтесь, на чьей стороне правда: к тому потом и пристегайтесь. А сейчас еще дело темное…

— Выходит, ждать, покуда нас удавом задушат? — сверкнул глазами Молчун. — Нет, Наумыч, хоть вы и рассудительный человек, но тут заблуждаетесь. Нам надо в единый кулак сбиться, помочь Хвостикову и начать борьбу с большевиками.

— Эхе-хе-хе, — укоризненно сказал старик. — Хвостик, как сухой хворостик. Только возметесь за него, а он и обломится. Гниль это. А что касаемо большевиков, так я тебе скажу откровенно, Федот. Советская власть мягко относится даже к офицерам, какие не ушли с Деникиным и до сего дня проживают на Кубани. В нашей станице таких с десяток наберется. Да ты сам сотник, а тебя не трогают.

— Что ж, — прервал его Молчун, — в белой армии я не служил. И у нас много таких. Мы еще до революции ушли в отставку. А пленных офицеров, которые были отпущены по домам после разгрома Деникина, забрали же?

— И они жили бы спокойно, ежли бы с Мартыном Гречкой не спутались, не занимались тем, чем ненадобно.

— Погодите, погодите, Наумыч, — Молчун приподнял руку.

— Все едино меня не убедишь! Я вижу и понимаю, что до чего, — отмахнулся старик.

Молчун понял, что спорить с ним бесполезно, обернулся к Лаврентию:

— Поедешь сегодня в монастырь?

— А что там? — насторожился тот.

— Просто, к обедне…

— Не знаю.

— Нет, ты собирайся, — настоятельно сказал Молчун.

Лаврентий, догадываясь о причине приглашения, согласился поехать на богомолье и, проводив Молчуна до калитки, приказал сыну запрячь лошадей в линейку.

V

Жаркие лучи июньского солнца заливали янтарным блеском широкий двор монастыря. В тени деревьев и под высокой стеной колокольни толпились богомольцы, говорили о засухе. Обедня еще не начиналась. Глухо гудел колокол, и звуки его неслись над густым лесом и бугристой степью.

Богатеи стояли в стороне, толковали о Хвостикове и Врангеле.

Матяш искоса посматривал на Левицкого, державшего забинтованную руку на перевязи из белого платка, отозвал Бородулю и Молчуна в сад, спросил с тревогой:

— Лаврентий знает, кого ждем?

— Нет, — ответил Молчун.

— А я думал…

— Постой, Андрей, — прервал его Бородуля. — Такие, как Лаврентий, нам нужны.

— Мне, конечно, не учить вас, Игнат Власьевич, — проговорил Андрей, — но… он же большевистским духом напитан!

Бородуля смерил его сверлящими черными глазами, нервно расправил тронутые сединой пушистые усы.

— Как-нибудь без твоих советов обойдусь, — сказал он раздраженно.

Матяш, отставной сотенный офицер, вспыльчивый и злой по характеру, вообще не терпел возражений, однако перед есаулом Бородулей присмирел.

— Конечно, вам виднее, Игнат Власьевич… — добавил он хмурясь.

— Лаврентия бояться нечего, — с полной уверенностью сказал Молчун. — Он будет с нами.

— Но об уполномоченном он не должен знать, — настаивал Андрей, — а то, чего доброго…

— Лаврентий не из таких… — убежденно заявил Бородуля. — Хотя оно, пожалуй, лучше не говорить ему… без него обойдемся.

Виктор Левицкий и Григории Молчун, поглядывая на казаков, прохаживались взад и вперед по раскаленным кирпичам, выстилавшим двор монастыря.

— Видишь, Виктор, — вяло гнусавил Григорий, — твой батько дюже погано[30] сделал, что пошел до красных. К нему теперь и доверия мало…

— А куда ему было деваться? — вспылил Виктор. — Ты же знаешь, что делалось в Новороссийске, когда бежала Добровольческая армия? Таких, как мой отец, на пароходы не брали. Красные захватили там в плен без мала двадцать тысяч солдат и более двух тысяч офицеров. Так отец и попал к Буденному.

— А чего ж он не бежал?

— Куда бежать? Да и не один он такой…

Подошел Андрей с двумя молодыми казаками, щеголевато одетыми в новые светло-серые черкески с посеребренными газырями.

— Ну, как дела, большевик? — с ехидной усмешкой обратился к Левицкому один из них.

Сильная рука Виктора упала на эфес кинжала. В глазах вспыхнуло бешенство.

— Меня этим словом не оскорбишь, — сквозь зубы проговорил он, — но насмешек я не потерплю!