На заре

— Вот тут многие записались, — указав на список, продолжал Корягин. — Нельзя станицу без защиты оставлять. Сам знаешь, кругом рыскают банды… Везде разруха. Ветряк без крыльев, вальцевая тоже негодная, муки смолоть негде; школа сожжена, а детишек мы обязаны учить. — Он опустился в кресло, положил жилистые руки на стол. — Мартын Гречка другими делами занимался, — гневно прозвучали его слова. — Советская власть поперек горла ему стала…

— Бесспорно, — согласился Виктор.

— Тут одних слов мало, — заметил Корягин уже с ноткой раздражения. — Нужно помогать.

Он опять пристально посмотрел на Виктора, вынул из карманчика трубку, закурил.

В кабинет вошел высокий дюжий человек с черными вислыми усами. Он был в синей рубахе с подвернутыми рукавами, в полотняных штанах, соломенном бриле[23] и рыжих, изрядно поношенных сапогах.

— А, товарищ Гуня! — улыбнулся председатель. — Присаживайся, Степан Харитонович.

Гуня недоверчиво посмотрел на Виктора и устало сел.

— Левицкого в ЧОН агитирую, — держа трубку в руке, сказал Корягин, — а он упирается.

Гуня покрутил усы, закопченные табачным дымом, протянул басом:

— Негоже, совсем негоже, хлопче. Надо помогать.

— Я еще мало разбираюсь в политике, — ответил Виктор.

— Кто б другой сказал, могет быть, я и поверил бы, — покачал головой Гуня. — А ты ж в вышеначальном учился…

— Тут какая-то другая причина, — подмигнул ему Корягин, и сабельный шрам на щеке конвульсивно передернулся.

— Лишнее говорите, Петр Владиславович, — тая раздражение, проговорил Виктор.

— Хорошо подумай, — кивнул Корягин. — Советую идти по пути ленинской правды. Вместе с нами.

Виктор хотел что-то сказать, но председатель вынул из шкафа брошюру Ленина, подал ему.

— Возьми, почитаешь… что пишет Владимир Ильич.

Виктор бегло прочел:

— «Задачи революции»… Спасибо за книгу, — поблагодарил он. — Мне давно хотелось почитать Ленина.

Корягин пососал трубку и, пустив дым кверху, обратился к Гуне:

— Ну, как плотники, Харитонович? Чинят ветряк?

— Вчера начали, — доложил Гуня. — Пожалуй, к тому воскресению крылья будут готовы.

— Гляди, чтобы не подвели тебя, — предупредил Корягин. — Тут надо за всем смотреть.

— Хлопцы надежные, не подведут, — заверил Гуня.

Виктор с любопытством слушал разговор… Он пытался понять, в чем разница между людьми, сидящими перед ним, и теми, с которыми он повседневно встречается в станице. И тут же находил: у тех интересы не шли дальше своего дома, эти же, наоборот, полностью отдавали себя борьбе за новую жизнь. Но у них было что-то непонятное…

«А может быть, мне кажется?… — спрашивал он себя мысленно. — Для чего же тогда человек существует, для кого трудится?.. Для общества? Но ведь он сам частица общества!.. А трудится, создает богатства неизвестно для кого…»

IV

Двор Левицких выходит створчатыми воротами к западу, на выгон. За клуней и сараем с конюшней — сад. Хата стоит поодаль от дощатого забора. Крыша ее блестит на ярком солнце зеленоватой поливенной черепицей[24].

Влево от ворот — крутой спуск к берегу Кубани. У самой воды — изуродованный бурей старый дуб с выжженным молнией дуплом и полуобнаженными спутавшимися корнями.

Федот Молчун загремел ручкой калитки, вошел во двор Левицких. Цепная собака Жучка набросилась на него, но Виктор, купавший у колодца серого в яблоках коня, отогнал ее, поздоровался с крестным.

— Батько дома? — спросил Молчун грубовато.

— Дома.

— Проводи меня.

Виктор отвел соседа в хату и вернулся к коню. Окатывая его из ведра холодной водой, приговаривал: «Так, Ратник, хорошо…» Конь поводил острыми ушами, вздрагивал. Мокрая шерсть лоснилась на нем, будто покрытая лаком.

В кухне Молчун нашел старика Левицкого, курившего люльку и сильно кашлявшего.

— Час добрый, Наумыч, — подавая ему руку, сказал он и снял шапку.

Наумыч оживился, пригласил соседа садиться. Тот, поддерживая руками грузный живот, сел на скрипучую табуретку.

— А где же кум? — приглаживая пальцами пушистые пепельные усы, спросил Молчун.

— Отдыхает, — хмурясь, указал старик на дверь в великую хату[25] — На заре из Родниковки приехал. Насилу вырвался из нее, будь она неладная.

— Что так?

— Да милиционера убили там на базаре…

— Дела… А я с кумом побалакать[26] хотел.

Наумыч откашлялся и, припадая на левую, деревянную ногу, заглянул в боковую комнату, окликнул сына, спавшего на деревянном диване:

— Лавруха, до тебя кум пришел.

Лаврентий открыл сонные глаза, посмотрел на отца бессмысленным взглядом.

— Слышишь? — повторил старик. — Вставай! Федот Давидович до тебя пришел.

Лаврентий проворно поднялся и, ощущая со сна озноб в теле, протер глаза, вошел в кухню. Сев на стул, поправил раненую руку, лежавшую на перевязи.

— Дело у меня к тебе, кум, — заискивающе начал Молчун.

Лаврентий искоса посмотрел на него.

— Как?

Молчун потер пальцами висок. Ему хорошо было известно, что означал этот короткий вопрос (в нем всегда звучали нотки неудовольствия), и он поднял на него миролюбивые глаза.

— Ты не обижайся на меня, — сказал он. — Я хочу толком добиться от тебя, с кем ты думаешь быть дальше?.. Опять с красными?