На заре жизни. Том второй

Бросившись на диван в страшном волнении, я позвала Василия Ивановича и объявила ему, что у нас остается на руках менее 40 рублей, что нам с завтрашнего дня придется прекратить готовить обед. Из оставшихся у нас денег мы должны выдавать прислуге на содержание, кормить детей молочной кашей и яйцами, а самим под предлогом, что мы будем обедать у его сестры, уходить из дому. Прислуга, конечно, видела наше положение, но я старалась делать все, чтобы менее обнаруживать перед нею всю глубину нашего несчастья, а потому и решила прикрыть его «фантастическими обедами». В другое время Василий Иванович стал бы упрекать меня за фальшивую институтскую стыдливость, но в ту минуту он был так подавлен, что на все согласился.

И вот мы с 4 до 6 ежедневно уходили гулять в какой-нибудь парк, заходя в дурную погоду в Публичную библиотеку, а я нередко устраивала и кое-какие свои дела: шла к кому-нибудь из знакомых за книгами или возвращала полученные. Иногда я заставала хозяев за обедом, и они гостеприимно тащили меня разделить с ними трапезу. Я всегда упорно отказывалась, хотя запах пищи, разносившийся в комнате, пробуждал во мне волчий аппетит: мне казалось, что, приняв приглашение, я невольно начну есть с жадностью и обнаружу то, что я так старалась скрывать; мне кто-то в уши точно нашептывал: «Страдай до конца без стона, без жалобы, без сочувствия».

Но вот наступила пятая неделя нашего блуждания по несуществующим обедам, а в моем кармане оставалось лишь немного мелочи, которой не могло хватить на весь следующий день на пропитание детей и прислуги.

– Не отпустить ли мне няню? – советовалась я с Василием Ивановичем, но тут же сокрушалась о том, как тяжело это будет: няня – такая чудесная женщина, так искренно любит детей и нас! А для меня самой как горько, как обидно прекратить литературную работу: с уходом няни мне никогда не придется присесть к письменному столу, никогда не кончу я своего педагогического труда, который так уже подвинут вперед, следовательно, должна буду похерить все мечты и надежды на будущее. Трудно было отпустить няню и потому, что младший сын, крайне болезненный мальчик, постоянно хворавший, треш бовал не только безотлучного присутствия при себе, но и множества услуг.

– Никакая новая урезка тут не поможет. Опять придем к тому же, – проговорил Василий Иванович после долгого молчания.

– Нам бы пробиться год-другой… У тебя и у меня будут готовы книги к печати… Но что же делать теперь, сию минуту? Ведь завтра уже детям нечего будет есть! Боже мой, что же делать? Что делать, говори же?.. – И я зарыдала.

– То, что все делают в подобных случаях! Одно… одно средство… – каким-то раздирающим душу воплем прокричал мой муж и, не докончив фразы, быстро выбежал из комнаты. В первый и последний раз в жизни не мог сдержать себя этот на редкость выдержанный человек, большую часть своей жизни не только боровшийся со всевозможными лишениями, но и с нищетой в буквальном смысле этого слова. Никто никогда не мог сказать, в каком он настроении: он не выдавал его ни словом, ни звуком, ни жестом, работал каждую ночь до пяти часов утра и, кажется, только на этот раз решительно ничего не делал, а курил и шагал по своей комнате.

Убийственный намек, брошенный Василием Ивановичем, который нетрудно было понять без объяснений, потряс мой организм; одно воспоминание о нем приводило меня в ужас и исступление. Я очутилась в детской, бросилась на колени перед спавшими детьми и то с отчаянием умоляла их навести меня на мысль, что мне делать, то проклинала судьбу, что я не могу молиться, что я не верю ни во что, что я не надеюсь ни на высшую благость, ни на божье милосердье, что я лишена даже этого утешения.

На другой день Василий Иванович рано ушел в Публичную библиотеку, а у меня работа валилась из рук. Отдав последнюю мелочь на покупку провизии для завтрака, я вошла в детскую. К моему изумлению, мой младший сын, который без чужой помощи уже несколько месяцев не мог приподнять голову от подушки, теперь сидел в кроватке и просил его одеть. В последние дни я замечала улучшение его здоровья, на что указывала и врачу, который объяснял это усиленными приемами рыбьего жира и ваннами из морской соли.

– Да ведь он у нас поправился от молочной пищи! – воскликнула няня радостно и наклонилась к ребенку, уже так давно не сидевшему самостоятельно. – Доктора-то ваши все приказывают кормить говядиной, а наши крестьянские ребята и в глаза ее не видят. Там, где есть коровушка да бог хлебом не обидел, какие они здоровые да ядреные!

– Зато сколько их и умирает по деревням в раннем детстве! – заметила я.

Тем не менее меня тоже очень удивляло, что мой больной мальчик начал поправляться именно в последнее время, когда, вследствие отсутствия средств, я начала питать его исключительно молочного и мучною пищей.