Читаем На заре жизни. Том второй полностью

За время, прошедшее между моим первым и последним посещением сестер, я имела много случаев ближе познакомиться с молодыми людьми обоего пола, которые бывали у них. Сестры так много говорили им о моей неприспособленности к жизни вследствие институтского воспитания, что они мало-помалу начали относиться ко мне, как к неопытной девочке, которую необходимо предупреждать чуть ли не о каждом камне на улице, оберегать, защищать, но, конечно, поучать, поучать прежде всего. И в этот раз каждый старался преподнести мне какой-нибудь совет, наставление, иной даже в форме настоящей речи, не обращая внимания на то, что многое из того, что они говорили, я должна была уже усвоить из их же разговоров.

Из речи «Смерча», обращенной ко мне, когда гости садились за стол и шумели стульями, до меня долетали только отрывочные фразы:

– Вы должны пропагандировать современные идеи среди окружающих вас, чтобы они не явились лишними на пиру жизни! Вы должны указывать на высокое призвание гражданки! Вы должны звать на великое служение!..

В эту минуту вошел новый посетитель, и Слепцов, воспользовавшись этим маленьким перерывом, заметил:

– Конечно, все, что вы сказали, очень возвышенно и благородно! Но ведь госпожа Цевловская, вероятно, не составила себе никакой программы для деятельности. Она, конечно, желает добра ближнему, но едва ли имеет представление, как осуществить это стремление. Чтобы сделать эти советы более практичными, их следовало бы излагать попроще… Ведь госпожа Цевловская не скрывает того, что она не подготовлена к отвлеченным идеям и мышлению. Называть звонкие фразы «Смерча», которые он высыпал, как горох из мешка, отвлеченным мышлением, несомненно, было злою ирониею, но при необыкновенно оживленных разговорах не до того было, чтобы обдумывать каждое слово.

– Натурально, – подтвердил медик Прохоров, – что для нее (то есть для меня) все надо излагать полегче и удобопонятнее. Вот, барышня, берите-ка карандаш и бумагу и записывайте, а мы сообща будем припоминать все, что вам надо читать и какое чтение вы обязаны рекомендовать другим. Кто-нибудь из товарищей, например Петровский, как человек обязательный, возьмет на себя труд собрать для вас кое-какие книги из указанных вам, а кое-что, может быть, вы и сами достанете…

И я начала записывать то, что мне выкрикивали с разных сторон: «Современник», «Колокол», «Полярная звезда», стихотворения Некрасова, Фогт, Льюис, Молешотт, Луи Блан, Бокль, «Искра», «Молотов», «Мещанское счастье» и многое другое.

– Советуйте провинциальным барышням сдать в архив не только чтение Поль де Коков и Евгениев Сю, но и Пушкиных, Лермонтовых и других художественных деятелей. Объясняйте им, что теперь времена переменились и необходимо изучать прежде всего то, что может научить служению общественным интересам, любви к народу, все то, что помогает уничтожать предрассудки, то есть естественные науки.

Я была очень польщена, что через меня желают пропагандировать новые идеи, что меня считают достойною такой высокой миссии. При своей неопытности я не знала, что тогда мало входили в то, кто может и кто не может вести пропаганду, хотя бы даже и легальную, и поручали ее нередко еще менее умственно развитым, чем я была в то время.

– Но ведь женщине мало общественной деятельности, – говорил один студент с иронией. – Ей во всех случаях жизни необходим еще друг – мужчина… Если уже таков закон природы, выбирайте себе мужа не по приказанию папаши и мамаши, а вполне сознательно и самостоятельно: он должен быть вашим настоящим другом – товарищем, с которым вы могли бы идти рука об руку в деле обновления жизни.

– Заметьте, что и в мелочах, – с хохотом говорил его сосед, – женщина должна соблюдать свою самостоятельность: свои картоночки и сверточки пусть уже сама таскает, а не навьючивает их на своего спутника.

– Заставлять мужчину таскать за собою всякие пустяки, – начал обстоятельно Прохоров, – позволяет себе только легкомысленное создание, а потакает такой женской слабости лишь «кавалер», а не человек, уважающий свое человеческое достоинство. Конечно, мужчина должен прийти на помощь женщине, если ей трудно поднять какую-нибудь тяжесть, но лакейски прислуживать ей, обхаживать ее, подымать ее перчаточки и платочки, – это уже настоящая пошлость! Подобные услуги одинаково роняют нравственное достоинство мужчины и женщины и в то же время показывают все ничтожество, все слабосилие жен ского пола, что, несомненно, несправедливо. Вы, женщины, слабее нас только физически, а ваш умственный аппарат действует не хуже нашего.

Перейти на страницу:

Все книги серии Серия литературных мемуаров

Ставка — жизнь.  Владимир Маяковский и его круг.
Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг.

Ни один писатель не был столь неразрывно связан с русской революцией, как Владимир Маяковский. В борьбе за новое общество принимало участие целое поколение людей, выросших на всепоглощающей идее революции. К этому поколению принадлежали Лили и Осип Брик. Невозможно говорить о Маяковском, не говоря о них, и наоборот. В 20-е годы союз Брики — Маяковский стал воплощением политического и эстетического авангарда — и новой авангардистской морали. Маяковский был первом поэтом революции, Осип — одним из ведущих идеологов в сфере культуры, а Лили с ее эмансипированными взглядами на любовь — символом современной женщины.Книга Б. Янгфельдта рассказывает не только об этом овеянном легендами любовном и дружеском союзе, но и о других людях, окружавших Маяковского, чьи судьбы были неразрывно связаны с той героической и трагической эпохой. Она рассказывает о водовороте политических, литературных и личных страстей, который для многих из них оказался гибельным. В книге, проиллюстрированной большим количеством редких фотографий, использованы не известные до сих пор документы из личного архива Л. Ю. Брик и архива британской госбезопасности.

Бенгт Янгфельдт

Биографии и Мемуары / Публицистика / Языкознание / Образование и наука / Документальное

Похожие книги

Ада, или Отрада
Ада, или Отрада

«Ада, или Отрада» (1969) – вершинное достижение Владимира Набокова (1899–1977), самый большой и значительный из его романов, в котором отразился полувековой литературный и научный опыт двуязычного писателя. Написанный в форме семейной хроники, охватывающей полтора столетия и длинный ряд персонажей, он представляет собой, возможно, самую необычную историю любви из когда‑либо изложенных на каком‑либо языке. «Трагические разлуки, безрассудные свидания и упоительный финал на десятой декаде» космополитического существования двух главных героев, Вана и Ады, протекают на фоне эпохальных событий, происходящих на далекой Антитерре, постепенно обретающей земные черты, преломленные магическим кристаллом писателя.Роман публикуется в новом переводе, подготовленном Андреем Бабиковым, с комментариями переводчика.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века