На здоровье, на жизнь, на долгие годы …

Мой дед был польский еврей из Лодзи. Он работал в легкой промышленности – в артели, которая плела веревки. В Бобруйск попал во время советско-польской войны 1919 – 1921 года, когда бои между советами и поляками шли на территории Беларусии. В одном из сражений мой дед, двадцатилетний Ефим Кутнер, был ранен. Его положили на телегу и повезли в госпиталь. В это время восемнадцатилетняя Геня Сухая вышла с ведром на улицу, чтобы купить керосин, который наливали из большая цистерны – ее таскала по песчаным улицам Бобруйска старая лошадь. Возница останавливался в определенных местах, в определенное время. Там его уже ждали. Получив деньг, возница открывал кран, припаянный к цистерне снизу, и наливал гражданам керосин. Геня, увидев в окно, что цистерна с керосином остановилась возле магазина, вышла на улицу. Ефим увидел в руке девушки ведро, решил, что оно с водой, и попросил дать ему напиться. Геня побежала домой, наполнила кружку водой и догнала телегу с ранеными, чтобы напоить бойца. Но юноша был без сознания. Геня пошла рядом с телегой, держа в одной руке ведро для керосина, в другой кружку с водой. Она шла так до самого госпиталя, а потом поднялась в палату и села возле койки, на которую положили Фиму. Когда он пришел в себя, девушка сказала:

– Я принесла тебе воды, – и, приподняв его голову, помогла напиться.

На следующий день Геня снова пришла, чтобы ухаживать за раненым, и на следующий пришла. И так приходила, пока юноша не поправился.

Через несколько месяцев они поженились, и мой дед остался в Бобруйске.

В январе тридцать шестого Ефима Кутнера, вместе с другими артельщиками евреями, арестовали за «участие в еврейской международной организации «БУНД»». Судили их в Минске. Тринадцатилетняя Сима собралась ехать в столицу Беларусии, что бы повидаться с отцом. Тетушки пришли в ужас: девочка одна в большом городе, где нет ни родных, ни знакомых! Сима твердо стояла на своем: она должна увидеть отца. Ее поддержала Фая: Ефиму будет легче, если он увидит, что его не забыли. Сестры согласились. Так как все они работали, в Минск с племянницей отправили сына Мани, Сеню большого («большой», чтобы не путать с младшим сыном Ревеки – Сеней маленьким). Он был на три года старше двоюродной сестры, учился в десятом классе.

Поезд в Минск приходил поздно вечером. Ночь Сима и Сеня провели, сидя на скамейке в зале ожидания вокзала. Утром, кое-как умывшись в туалете, пошли к зданию Суда. Разбирательство было назначено на одиннадцать утра. Сима и Сеня большой шли по улицам темного города (зимой в девять только начинало расцветать), спрашивая у редких прохожих, дорогу. Когда пришли к величественному зданию с колоннами, внутрь их не пустили. Суд над «бундовцами» был закрытым. Возле здания стояли люди, которые тоже ждали, когда вынесут приговор их мужьям, детям, близким. Одна женщина, у которой недавно осудили на десять лет мужа, а теперь приговор выносили сыну, сказала: если повезет, то удастся увидеть «своих», когда их будут выводить из здания, чтобы посадить в машины. Сима и Сеня большой стали ждать. День был морозный и ветряный, и некуда было спрятаться, и страшно было уйти, чтобы не потерять место. Суд длился четыре часа. И все это время дети стояли, то, переминаясь с ноги на ногу, то постукивая ботинком о ботинок. Они закоченели и перестали чувствовать свои ноги, но продолжали стоять – заключенных могли вывести в любую минуту.

Начало смеркаться, когда двери суда распахнулись. От здания к подъехавшей машине, выстроились две шеренги солдат с ружьями. Вдоль этой шеренги погнали заключенных. Сима увидела отца, и не сразу узнала его. За месяц ареста он превратился в старика. Фима шел сгорбившись, низко опустив голову.

– Папа! – крикнула Серафима.

Отец не услышал. Тогда Сеня большой поднял сестру, и она снова крикнула:

– Папа!

Ефим остановился.

– Сима?.. Доченька.

Он что-то сказал. Сима не расслышала, что именно, но ей показалось, она поняла. Солдат, стоящий в шеренге, подтолкнул отца прикладом, и Фима побежал, чтобы не отстать от того, кого гнали впереди него. Перед тем, как забраться в машину, он обернулся, чтобы еще раз увидеть дочь.

Серафима не расслышала, что именно сказал ей отец, перед тем, как его посадили в машину. Но ей показалось, он произнес:

– Ты принесла мне воды, – как когда-то сказал это своей будущей жене Гене.

Через два месяца после суда в Бобруйск из лагеря пришло письмо (почта в СССР работала хорошо). В нам Фима писал: в Минске, после ареста и ночных допросов в тюрьме, он сильно устал и пал духом. Но когда увидел свою горячо любимую дочь и своего племянника Сеню большого, которые приехали, чтобы повидаться с ним, ему снова стало для чего жить: он отсидит срок и вернется к своим детям – Симочке и Додику.