На земле и на небе

Как только за Романом захлопнулась дверь, Катя вдруг почувствовала, как на нее навалилась усталость. Усталость, не требующая иного лекарства, кроме забытья. Она прилегла на кровать и закрыла глаза. Ей не хотелось ничего чувствовать: ни нежности, ни жестокости, ни любви, ни ненависти. Она натянула на ноги плед. Напряженные мышцы постепенно расслабились, по телу разлилось тепло, и она нырнула в сон как в омут, не думая о пробуждении, не надеясь и не желая его.

Она проснулась, когда сгустились сумерки, почувствовав чье-то присутствие. Открыв глаза, она заметила силуэт понуро сидящей дочки.

— Мамулечка, ты заболела?

Девочка нагнулась к ней и поцеловала.

— Нет, просто прилегла, устала немного, — ответила Катерина и зажгла стоящий рядом торшер. Катя внимательно посмотрела на дочку. Ксюша в последнее время очень изменилась. В ее светло-карих глазах словно застыл страх. Темно-красная полоска крови на лице матери перечеркнула все ее детские представления о безопасности. Мир взрослых теперь представлялся ей кошмаром, где ее добрый волшебник и защитник отец мог в одно мгновение превратиться в злодея. Она силилась и никак не могла понять, как это возможно. Пока что она не нашла отгадку и жила в вечном напряжении. И вот этого отблеска неуверенности и страха в глазах дочери, скованности ее маленького тела, словно готовящегося отразить удар, Катерина никогда не сможет простить Роману.

Она села на кровати.

— Ты откуда, малыш? — спросила она.

— Меня тетя Шура забрала из садика. Смотри, что мне Санька подарил.

Девочка протянула ей рисунок. Неровный круг, обозначавший овал лица, угольки глаз, черточки бровей, две дырки носа и загибающаяся кверху линия рта. Рисунок был до примитивности прост, и в то же время неопытный художник смог передать какие-то неуловимые черты, что отличали его подружку от множества других детей.

— Похоже… — Катя внимательно рассматривала рисунок, — действительно похоже.

— И тетя Шура так сказала, — обрадовалась Ксюшка. — А давай его повесим вот здесь. — И девочка, забравшись на кровать, прикрепила листок на едва заметный, торчащий из стены гвоздик. Безликая, унылая стена озарилась сиянием улыбки с наивного портрета. — Мам, а день рождения у меня скоро? — неожиданно спросила дочка. Она села рядом с Катей и прислонилась к ее руке, чтобы чувствовать тепло ее тела.

— А почему ты спрашиваешь? — Катя обняла дочку.

— Тетя Шура интересовалась, что я хочу на день рождения. Да и листики с деревьев стали падать. А я помню, что в мой день рождения листики желтые, а солнце светит.

Действительно, Ксюша родилась в начале сентября — ярким, солнечным, теплым днем. Катя тогда еще подумала, что и жизнь ее должна быть такой же светлой и радостной, как этот сентябрьский день.

— Да, Ксюшенька, через три дня будем готовить угощение для ребят из твоей группы в садике.

Девочка заглянула в лицо матери.

— Правда-правда? — задала она свой ритуальный вопрос и, заметив на Катином лице улыбку, соскочила с кровати. — Три денечка, три денька, ля-ля-ля, ля-ля-ля, — запела она, радостно подпрыгивая, — угощенье — кренделя, ляля-ля, ля-ля-ля.

Вечером в четверг они делали печенье. Катя замесила тесто, раскатала в виде круга и разделила его на восемь ровных треугольников.

— Ксюш, в каждый треугольник клади изюминки и закатывай.

Девочка неуверенно взяла щепотку вымытого изюма и застыла в нерешительности.

— Клади сюда. Раз-два-три-четыре-пять. — Катя показала, как класть изюм.

— А теперь — закатать, — подхватила Ксюша, и детские пальчики ловко свернули треугольник теста в трубочку. — Ура! Получилось!

Она захлопала в ладоши и потянулась за новым треугольником.

Утром она собиралась вручать пакетик с печеньем воспитательнице в детском саду. Ксюшина воспитательница была доброй пожилой женщиной. Полноватая, с аккуратно собранными в пучок седыми волосами и приветливой улыбкой, с лучистыми голубыми глазами за стеклами круглых очков в металлической оправе — такими любят изображать добрых бабушек, и такой была Тамара Степановна. Она прожила большую и тяжелую жизнь, потеряв всех своих родных в лагерях. И сейчас ее семьей были дети, ее воспитанники, к которым она относилась как к своим внукам: всегда следила, заправлена ли майка в трусики, чтобы сквозняком, не дай бог, не прохватило, не промочил кто ножки. А если кто-то из ребят начинал слишком уж шалить, могла и пошуметь, и шлепнуть, и в угол поставить. Родители никогда не обижались на нее — все она делала, как подсказывало ее доброе, отзывчивое, большое сердце. Ксюша сразу полюбила свою воспитательницу и с удовольствием ходила в детский сад.

В этот день она собиралась особенно тщательно. Надела новое голубое платье с кружевами, которое специально к этому дню сшила ей Катя, белые колготки и новые синие туфли с бантиками. Она так себе понравилась, что Катерине с трудом удалось оттащить ее от зеркала.

— И вот, радостно-возбужденная и чрезвычайно довольная собой, Ксюшка влетела в раздевалку и, не успев поздороваться с Тамарой Степановной, тут же выпалила:

— А у меня сегодня день рождения.