На землях рассвета (СИ)

Многоподробный мир, рождавшийся в их воображении, был почти бесконечным, без четких границ, сумрачным, с вечной зеленоватой зарей, похожей на туманность, - мир громадных черных деревьев и глубоких оврагов. Мир заброшенных развалин, мир, в котором герои его историй, - все, по странному стечению обстоятельств, молодые, симпатичные, и, почему-то, едва одетые, - брели по пустынным и неприветливым землям, то убегая от опасности, то в поисках того, что могло принести им счастье, - из одной истории в другую, меняя по дороге создателей. Самые лучшие истории в Библиотеке всегда сочинялись совместно, - ведь у кого-то лучше получаются страшные сцены, у кого-то - смешные. Вместе они отлично дополняли друг друга.

Лэйми знал, что в другом таком же зале, на верхнем, шестом этаже Библиотеки есть множество карт Вторичного Мира, тоже очень подробно и тщательно исполненных. Самые большие занимали по четыре квадратных метра, и по ним приходилось чуть ли не ползать, изучая придуманные земли. Лэйми, впрочем, казалось, что Вторичный Мир на самом деле где-то есть, и они не придумывают его, а просто как бы вспоминают. Эта мысль нравилась ему, - ведь тогда оставалась надежда когда-нибудь попасть туда, и пройти его пути вместе с теми, кто так ему нравился...

Он очень любил изучать эти карты, - бесконечные сочетания воды, гор и равнин, тысячи миль, умещавшихся под его ладонью, прослеживая по ним пути любимых им героев и представляя, куда ещё они могли бы забрести.

Ещё больше он любил попытки сложить из всех этих карт что-то единое, и даже не совсем безнадежные. Насколько он теперь понимал, Вторичный Мир был не планетой, а плоскостью, размер которой превосходил всякое воображение, - мир вечной осени, бессчетные культуры которого давно обратились в развалины. И по ней на восток, к свету, сиявшему откуда-то из бесконечности, шла группа любимейших его героев - настолько любимых, что он не решался сам дополнить их историю, собирая её части, как жемчужины. Они ушли на восток уже гораздо дальше всех остальных обитателей Вторичного Мира, и Лэйми следил за их путешествием с самого начала, от истока - на протяжении уже восьми с половиной тысяч страниц...

Эта история не была самой длинной. Другая, о приключениях девушки, идущей на юг, которая нравилась ему только чуть меньше, занимала тринадцать тысяч страниц, и ещё не была закончена. Ещё одна, более странная и сложная, чем все остальные, - история Одинокого Города, - занимала то ли тридцать, то ли сорок тысяч страниц. Несмотря на все усилия, он до сих пор был где-то на её середине, и её чтение занимало его сейчас больше всего...

Так и не найдя ничего интересного, Лэйми добрался до стоявшего возле громадного окна столика и низкого кресла - любимого его уголка, в котором читаемые им истории глубоко переживались им. За окном бледный свет Зеркала Мира падал на могучую колоннаду древесных стволов. Здесь Лэйми сел, глубоко задумавшись.

Вторичный Мир нравился ему, но сейчас более важным было его собственное прошлое, - его жизнь до Зеркала. Теперь оно уже казалось ему странным и нереальным, ведь с тех пор прошло больше двухсот лет, и многие эпизоды стирались или сливались с иными, рожденными воображением. Его память не могла вместить их все, хотя Зеркало Мира и защищало всё, что в нем оказалось, - не только извне, но и изнутри, чего, похоже, не ожидали его создатели. Все обитатели города ели, пили и дышали только по привычке. При желании они могли обходиться без всего этого, сколько хотели. Болезни и смерть были забыты. Убийство стало невозможно. Лэйми как-то раз - просто любопытства ради - спрыгнул с крыши двадцатиэтажного дома, - и отделался лишь разодранными штанами, хотя бетон под ним раздробился в щебень. При ударе он, правда, ненадолго потерял сознание, и ощущения оказались не настолько приятные, чтобы ему захотелось повторить опыт. Живая материя под Зеркалом Мира была неразрушима. Мертвая снашивалась гораздо медленнее, хотя почему так, - никто не знал. В общем, это было очень хорошо: любовью Лэйми мог заниматься сколько угодно, но дети под Зеркалом уже не рождались. И ещё одно, самое неприятное...

Когда его включили, под ним выжили лишь дети до шести лет. Росли они совершенно как обычно, но, достигнув совершеннолетия, не начали стареть. Зеркало что-то меняло на молекулярном, а может, и на атомарном уровне их тел. Те, чей организм ещё только начинал развиваться, смогли как-то к этому приспособиться, а остальные...

Рано или поздно, в зависимости от возраста, но неизбежно, они как-то скучнели, становились вялыми и малоподвижными, потом погружались в сон, во сне цепенели и умирали. А может, и не умирали. Их тела словно каменели, и с ними ничего нельзя было сделать. Разложение их не брало, и, может, при отключении Зеркала они могли ожить. Вот только никто не имел ни возможности, ни даже желания отключать его - никто ведь не знал, что станет с ними, привыкшими к жизни под Зеркалом, если оно вдруг исчезнет. И, главное, каким окажется тот, внешний мир...