На железном ветру

В тот же день Михаил составил для себя распорядок дня и не отступал от него целых два года. В двенадцать он ложился спать, вставал в половине седьмого, завтракал колбасой, купленной в нэпмановской лавчонке неподалеку, готовил уроки и бежал на работу. К шести спешил на рабфак, а после занятий домой — опять готовить уроки.

Множество соблазнов окружало его. Хотелось пойти в театр, в кино, погулять с девушками, наконец, побродить по Москве, которую он знал плохо. Интересно было открывать новые улицы, парки... Он во всем себе отказывал. Даже в воскресные дни редко выпадали свободные часы. Либо приходилось выполнять срочную работу, либо читать по учебной программе. В первое время все эти самоограничения казались невыносимыми, не раз он был на грани того, чтобы плюнуть на все и уехать в Баку. И удерживало его лишь воспоминание о разговоре с Ворониным: «Мы на вас рассчитываем...». «Мы» — это значит партия, комсомол, Советская власть. Да и вернувшись в Баку, как он посмотрит в глаза Мельникову, Холодкову, своим товарищам?

Вскоре он втянулся в строгий распорядок жизни и перестал ощущать его бремя.

Он быстро взрослел, чему способствовало постоянное напряжение работы и учебы. Он пристрастился к истории и литературе, запоем читал русских и иностранных классиков, популярные философские брошюры, и как величайшую свою благодетельницу, почитал старушку, заведовавшую библиотекой ОГПУ.

На второй год учебы на рабфаке он считался в числе первых и, выполняя комсомольское поручение, помогал отстающим товарищам. Теперь в номере гостиницы «Селект» свет горел далеко за полночь. Двое сокурсников приходили заниматься к Михаилу; тесный прокуренный номер в шутку окрестили «малым рабфаком».

Дня через два после окончания Михаилом рабфака Воронин вызвал его к себе.

— Поздравляю, товарищ Донцов. Теперь у вас, будем считать, среднее образование. Есть желание учиться дальше?

— Есть, конечно.

— А как с работой? Не думаете уходить от нас?

— Нет.

— Тогда выслушайте мой совет. Я уезжаю в командировку, и довольно продолжительную, так что мы с вами сегодня расстаемся надолго. Вот о чем я хочу сказать. Вы у нас работаете два года. Дело у вас идет неплохо. Но в дальнейшей работе понадобится знание языков. А именно — немецкого. Желательно также французского и английского. Без знания языков в нашей профессии далеко не уедешь и много не совершишь. А посему, не откладывая дела в долгий ящик, подавайте-ка заявление в Институт иностранных языков, на отделение переводчиков. Учиться будете очно, из ОГПУ вас пока уволят, ну, а через четыре года милости прошу. Только с уговором, чтобы языки знать не хуже, чем квадрат разности двух чисел. Ну-ка, чему он равен?

Михаил с улыбкой отрапортовал.

— Вот и прекрасно!

Воронин встал, крепко пожал Михаилу руку.

Только спустя четыре года Михаил узнал, что в тот день его начальник уехал за границу.

Как это ни парадоксально, учеба в вузе давалась Михаилу куда легче, нежели на рабфаке. Дело было не только в том, что теперь не приходилось учебу совмещать с работой. Важнее оказалось другое: он втянулся в учебу, выработал в себе потребность ежедневно узнавать новое, приобрел привычку к труду. Каждый день он должен был решать какие-то задачи, проблемы. Молодой энергичный мозг требовал обильной пищи, как мощная топка — угля, и день без такой пищи выглядел пустым и оставлял ощущение досады, неудовлетворенности.

Михаил рьяно взялся за учебу. Много времени отдавал языкам. Для него это было не столько вопросом учебной дисциплины, сколько вопросом профессионального совершенствования. К концу первого курса он свободно читал немецкие и французские книги. Он записался в библиотеку имени Ленина и свою любовь к истории и литературе старался удовлетворять за счет чтения в подлиннике иностранных классиков.

Знания, чем больше их получал Михаил, тем вернее меняли его характер, вытесняли из него мальчишеские вздорные черты, как продувание стали в бессемеровской печи вытесняет вредные примеси. Теперь вещи, недавно представлявшиеся важными, необходимыми, потеряли былое значение и выглядели детскими игрушками. В душе его происходила быстрая переоценка ценностей. И верно поэтому события, отделенные двумя-тремя годами, представлялись ему необычайно далекими.