На златом престоле

Он начинал понимать, что, в сущности, Семьюнко прав. Не дай Господь, наложит глупая баба на себя руки, и что тогда? До скончания дней воевать с Изяславом, с половцами, со всем черниговским домом? Отпустишь же её — прослывёшь человеком честным, благородным и справедливым. Умён Красная Лисица, ничего не скажешь.

— Князь Мстислав выделит нам долю, не обидит, думаю, — ответил ему рыжий отрок.

— Не узнаю тебя, Симеон. Вроде всегда ты на богатство чужое зарился, — Коснятин лукаво усмехнулся.

— Не в богатстве тут дело.

Ещё раз глянув на затканную самоцветами шапочку княгини, Семьюнко тяжело вздохнул.

Марфа изумлённо переводила взгляд с одного галичанина на другого. Готовилась она уже отведать унижение плена, а теперь, выходит, её отпускают даже без выкупа...

Князь Мстислав, когда узнал о решении галичан, не разгневался, а наоборот, похвалил их:

— Верно измыслили вы. Мы, князья волынские и галицкие, с бабами не воюем.

Мстислав не хотел ссоры и войны с Глебом Переяславским. Да и киевлян ему ещё предстояло окончательно перетянуть на свою сторону.

...Семьюнко с отрядом дружины сопроводил возок Марфы до ворот Переяславля. Дул свирепый ветер, мела метель, в близлежащих к дороге дубравах и балках выли голодные волки. Но вот кони проскакали по ледяной глади Трубежа. Показался впереди в снежной дымке Переяславль, видны стати его каменные стены, соборы и пристани. Весь лежит город перед глазами, как на ладони. Вокруг степь перемежается с густой порослью перелесков. Вот устье Льтеца, вот виден вдали Борисоглебский монастырь, вот кладбище с крестами у дороги.

Княгиня на прощанье высунулась из возка, сказала:

— Не ожидала от тебя, Лисица Красная, доброты и разуменья, какие выказал ты. Изумлена приятно. Потому ворогом ни тебе, отроче, ни князю Ярославу николи не стану. Постараюсь, если смогу, с мужем моим его помирить. Токмо Берладника не требуйте. Лучше пускай забудет Ярослав о нём вовсе.

— Берладник прошлым летом брата моего Мину отпустил с миром. Попал брат мой в полон. Мог убить его князь Иван... Но отпустил. Почему так сделал, не знаю, — тихо промолвил Семьюнко. — Не желаю я ему никоего зла. Увидишь его, передай, прошу тебя: пусть на стол галицкий не зарится. Другую ищет волость. Русь велика.

Марфа задумчиво выслушала его, улыбнулась, кивнула головой.

— На вот, возьми себе на память!

Она стянула с руки алую сафьяновую рукавицу и положила в ладонь Семьюнки золотой перстень с синим самоцветом.

Вспыхнули глаза Семьюнки радостью, низко поклонился он Марфе, вымолвил с благодарностью:

— Спаси тебя Господь, княгинюшка. Словно ведала ты, что у невесты моей очи, яко камень сей.

Рассмеялась в ответ Марфа, велела вознице трогать. Прогромыхал возок через мост, скрылся в арке ворот. Перед тем, выглянув из окошка, махнула Семьюнке на прощанье Марфа алой рукавицей.

...Изяслав с остатками воинства ушёл через Днепр в Гомь. Туда же спустя некоторое время прибыла и княгиня Марфа. Берладник, раненный в плечо во время сечи, находился в обозе Давидовича. Там же, трясясь от непривычного зимнего холода, пребывал неприметный маленький скопец Птеригионит. Терпеливо ждал он своего часа.

ГЛАВА 70

Крепкий ячменный ол немного дурманил голову. Тихо потрескивали пудовые свечи. Чадил подвешенный на цепях к потолку хорос. Вечерело. За забранным богемским стеклом окном сгущалась мгла. Сидели втроём в заваленном свитками и книгами покое — Ярослав, Семьюнко и Избигнев. Ивачич всё ещё не отошёл от ранения, ходил хромая, опираясь на резной посох, испытывал боли в спине. И как-то враз высох он, осунулся, постарел, хотя был моложе и Осмомысла, и Семьюнки.

— Одно дело сдвинули мы, с Божьей помощью. Унырнул Давидович в чащобы черниговские, забился в глушь, запутал следы в лесах брынских. Волк, он волк и есть, — Ярослав откинулся на спинку обитого мягким бархатом кресла, устало потянулся. — Кто теперь в Киеве сядет, сведать нам надо.

— Баил с Нестором Бориславичем, — стал рассказывать Семьюнко. — Поведал мне Нестор, что собирались набольшие мужи киевские на свещанье. Порешили звать из Смоленска Ростислава Мстиславича. Покойному Изяславу брат он родной. К тому же старший среди Мономашичей.

— Старший? Да, старший. А Мстислав как, согласится на то? — А куда он денется? — Семьюнко пожал плечами. — Коли и ряд дедов, и бояре за Ростислава.

— Ряд не раз порушен был, — вступил в разговор Избигнев. — Вспомни хотя бы, как вокняжился в Киеве тот же Изяслав покойный. Или тот же Давидович. Его отец Киевом вовсе не владел никогда.

— О помыслах Мстислава ведать нам, конечно, будет полезно. После святок сам в Киев поеду. Перетолкуем, — решил Осмомысл. — Не хочу, чтоб меж собою переругались Мономашичи и воевать стали. Давидович ведь жив, не помер. Сидит где-то в лесах своих, затаился и ждёт часа удобного. Лелеет надежду вернуть себе стол великий.

— Княгиня Марфа обещала его с тобой помирить, — напомнил Семьюнко.