На златом престоле

— Вот, держи, — протянула она ему свой подарок. — И кажен день не забывай про власы свои. А то торчат во все стороны. Словно и не отрок княжой, а разбойник из Берлада!

Перстенёк галицкая красавица надела себе на палец. Она долго любовалась переливами сапфировой синевы, улыбалась, шептала, уже не таясь:

— Прелесть экая!

В белом платье с перехваченными серебряными обручами на запястьях рукавами, с венцом в светло-русых волосах, заплетённых в две тонкие косички, вся нарумяненная и набелённая, ввергала Оксана Семьюнку своей красотой в тихий восторг.

— Свадьбу сыграем летом или осенью. Вот сребра немного подкоплю, тогда, — говорил Семьюнко, любуясь невестой. — Нечего более откладывать. Епископа Козьму я уговорю. Избигнева не захотел венчать, но нас с тобой, думаю, станет. Не безродная ты. А мне гривну боярскую князь дать обещает. Волости отдал на Сирете.

— Нетто столь важно, чтоб сей надутый боров нас венчал? — передёрнув плечами, весьма нелестно отозвалась Оксана о епископе.

Она весело захихикала, представив себе важное надменное лицо Козьмы.

— А пускай глядят, пускай завидуют! — выпалил в ответ Красная Лисица. — Пускай ведают о великой земной любви моей! Пускай красу твою зрят, славят тебя по всем странам. Певцов-гусляров позову, чтоб песни в твою честь слагали!

Он внезапно порывисто обхватил Оксану и поднял её на руки. Женщина отбивалась, ударяла его кулачками в грудь, беспомощно болтала в воздухе ногами в сапожках с высокими каблучками.

— Пусти! — Она, наконец, вырвалась из его объятий, поправила венец на волосах, присела на край лавки.

Сказала просто:

— Оставайся у меня нынче. Далеко тебе ехать, да к тому же ночь на дворе. Постелю тебе наверху. Об одном токмо уговоримся: до свадьбы нашей меня не трогай. Хочу, чтоб всё у меня как будто впервой было.

Слегка подрагивал при разговоре остренький Оксанин носик. Семьюнко сидел и улыбался, счастливый и спокойный. Он любил её всем сердцем и без неё уже не представлял будущей своей жизни.

«И за что мне радость такая, Господи!» — думал он, готовый сидеть часами в этой палате и любоваться её незабвенной красотой.

...В этот час в одной из теремных башен княжеского дворца ещё мерцали свечи. Ярослав снова вернулся к своей работе над переводом греческих хроник. В Киеве он снова хотел встретиться с настоятелем Печерского монастыря. Радовался и гордился князь, что его перевод Амартола был одобрен монахами. Как-то будет на сей раз? Игумен Печерский — критик строгий.

Одно беспокоило Ярослава. От долгих вечерних чтений и письма при свечах заметно ухудшилось в последние лета его зрение. Немного спасало зелёное стекло — новинка, присланная из Царьграда. Приставишь его ко глазу — и видишь сразу лучше. Стекло прозрачное, чистое, камень, видно, тщательно шлифовали.

Но это хорошо при чтении, в обиходе. На войну с таким стеклом не пойдёшь — засмеют. Вот и не ходит теперь Ярослав на рати, посылает воевод.

«А на поганых идти придётся, — подумал вдруг. — Такие сечи без князя не обходятся. Это не Туров осаждать и не Берладника отбивать».

В дверь просунулась голова Ольги.

— Сегодня с тобой хочу лечь, — капризным тоном высказала княгиня своё пожелание.

Что ж, долг супружеский исполнял покуда Ярослав исправно, хоть и без особой охоты. Правда, в последнее время ночи совместные стали намного реже. Больше врозь проводили они время и чувствовали оба, что всё сильнее отдаляются друг от друга.

Этой ночью после совокупления стал Осмомысл рассказывать жене о своих намерениях, о половцах и берладниках. Спросил:

— Ты как думаешь, удастся мне на Дунай выйти?

Ответом был неожиданно громкий храп. Князь зло сплюнул и, вздохнув, присел на постели. Спала Ольга, храпела, приоткрыв пунцовый рот, чужая, ненужная ему в жизни женщина. Становилось горько, обидно, постыло.

Отбросив в сторону одеяло, задул Ярослав на столе свечу и перебрался в свою ложницу.

ГЛАВА 71

Хоть и ехал Ярослав в Киев не особенно торопясь, останавливаясь и отдыхая по пути в Теребовле, в Межибожье, в Ярополче, а всё одно накапливалась усталость. В широком возке топилась походная печь, было просторно, уютно, но долгая дорожная тряска утомляла. Как-никак от Галича до стольного добрых четыреста пятьдесят вёрст. Перед самым Киевом пересел Осмомысл на любимого своего солового угорского иноходца — скакуна спокойного, послушного хозяину, поехал верхом. Важно вышагивал иноходец по твёрдому истоптанному копытами и возами шляху, прошествовал через арку Золотых ворот с нарядной церковью Благовещения над ними, миновал многоглавую Софию, палаты митрополита, подступил к огромному великокняжескому дворцу. Народу на площадях и улицах было немного. Жизнь кипела в основном внизу, на Подоле, на склонах Замковой горы и в урочищах, где располагались кузницы, скудельницы, мастерские кожемяк.