На златом престоле

«Сирена она, что ли? Вот так заворожит, собьёт с толку, и сойду я с ума, — подумал Избигнев, вспомнив старинный греческий миф. — Да нет же! Экая глупость в голову лезет! Дева, как дева. Хороша собой. Какая там сирена!»

Он усмехнулся собственным нелепым мыслям.

Девушка удивлённо вскинула тонкие брови:

— Что, смешно?

— Нет, нет. Это я... разное думаю... Ты... ты, красна девица... Прости, обидеть тебя не хотел. А токмо... слов не нахожу... Не умею...

Щёки Избигнева покрыл густой румянец смущения.

— Как тебя звать-величать, добр молодец? — улыбаясь, спросила девица.

— Избигнев аз, Ивачич.

— А я — Ингреда, — как-то просто, по-будничному отозвалась девушка.

— Ты, верно, приехала сюда из земли свеев? Вместе с княгиней Риксой?

— Да, так. Но я — датчанка. Мои родители были бондами. У вас таких людей называют житьими, или... — она пощёлкала пальцами, вспоминая название. — Своеземцами, — с трудом выговорила, растягивая по слогам. — Они погибли во время войны. Королева Рикса взяла меня на воспитание. А потом мы перебрались во Владимир.

Видя, что Избигнев переминается с ноги на ногу и выглядит весьма стеснённым, она весело рассмеялась и спросила:

— Ты тоже из сво-е-зем?..

— Нет. Мой отец был воеводой, боярином. По-вашему, выходит, лендрман или что-то вроде того.

— Я заметила тебя. Сразу, как только вы приехали. Увидела сверху, из терема. Сначала мы испугались. Но потом... Твой князь... Он нас немного успокоил. Сказал, что прибыл с миром. Это правда? Ведь так? — В глазах Ингреды светилось недоверие, она требовала от Избигнева ответа, прямого и твёрдого. — У нас в Дании тоже часто говорят такие слова. А потом нарушают мир и коварно нападают со спины. Князь Ярицлейв...

— Он не держит за спиной ножа. Наоборот, хочет заключить союз с вашей королевой Риксой и её сынами. О том сговариваемся. Вот и Семьюнко во Владимир отъехал...

— Семьюнко — это тот рыжий? Говорят, он очень хитрый и скользкий человек. А мне он показался смешным и безобидным, — Ингреда снова заулыбалась, как-то очень трогательно кривя свой большой некрасивый рот.

— По крайней мере, он предан князю Ярославу. Службу правит верно. Толковый отрок.

Ингреда не ответила. Они оба враз умолкли, потупили очи, не зная, как быть и о чём теперь говорить. Избигнев чувствовал одно: что-то вспыхнуло, загорелось у него в душе при виде этой белокурой датчанки, что-то такое, чего и словами не объяснить. Он едва не бегом бросился обратно в сени, спустился с крыльца во двор и нарвал в саду букет цветов. После он, воровато озираясь, словно нашкодивший мальчишка, воротился на верхнее жило и с поклоном вручил цветы изумлённой девушке.

— Тебе... Красота твоя, как эти разноцветные лепестки. Васильки, ромашки.

— Спаси тебя Бог, Избигнев. Только... Не надо, не ухаживай за мной... У меня есть жених... Он должен приехать... Скоро приехать.

Вмиг рухнуло, исчезло, растворилось без остатка только что владевшее Избигневом светлое чувство. Ему казалось, что он пробуждается от некоего сладкого сна и окунается в суровую серую жизнь с её извечной большой и малой суетой. Ингреда, нюхавшая ароматы даренных цветов, была воистину призрачной сиреной, неким привидением из свейского или датского каменного замка, неведомо как принесённым сюда через тысячи вёрст и, может, через года и столетия. Избигнев отшатнулся, положил крест. Девушка не исчезла, она всё стояла посреди покоя с цветами в руках, с ласковой и смущённой улыбкой, с венцом в волосах.

— Прости, не ведал, — шепнул Избигнев и, пятясь, вышел в тёмный ставший вдруг холодным переход. На стене колыхнулся факел.

Он спустился в гридницу и сел за стол чуть в стороне от товарищей, которые вполголоса рассуждали о сегодняшней поездке.

— Дело верное, — говорил один дружинник, светлоусый верзила в малиновом кинтаре[218]. — Князь наш разумом не обижен. Знает, что деять.

— Всё одно — опасно. Мстислав — муж гневливый. Как бы лиха не сотворил нам, — возражал ему другой гридень.

Избигнев слушал эти разговоры, но как-то совсем не волновали они, не трогали его душу. В сердце его царила Ингреда — чужая невеста. Вот, верно, выйдет замуж, нарожает детишек, и забудет мимолётную встречу с неведомым галичанином. Избигнев горестно вздыхал.

Кто-то сзади грубо толкнул его в плечо. Ивачич резко обернулся.

Старый знакомец Фаркаш, в роскошном синем кафтане, в шапке с пером, с залихватски закрученными усами, возник перед ним. Злобно сверкали глаза угра, десница тянулась к сабле на боку.

— Вот ты где! Не ждал. Но оно и к лучшему, — процедил он сквозь зубы. — Не закончили мы в Эстергоме наш спор. Предлагаю разрешить его на саблях... Не откладывая, здесь, во дворе. А то у меня тут невеста. Вот убью тебя и женюсь! — Хвастливо заявил он и неожиданно громко захохотал.

Невеста... Избигнев сразу подумал об Ингреде. Почему-то ему самому захотелось драться. Да, конечно, Фаркаш прав! Тотчас, во дворе! А там видно будет, чья невеста!.. Опять глупость идёт на ум! Что за чепуха?! И при чём тут Ингреда?! Путались мысли в голове, одно знал Избигнев твёрдо: их спор молодецкий должен быть решён.